Две тысячи задушенных в минуту

Одно из самых красноречивых и шокирующих свидетельств бесчеловечных (в том числе — посмертных) издевательств нацистов над узниками в лагерях смерти оставил советский писатель Борис Полевой. В книге "В конце концов. Нюрнбергские дневники" он описал черный день, когда Международному трибуналу представили наглядные доказательства.

"Все это действительно было страшно, но самое страшное, как оказалось, ожидало нас впереди, — отмечал писатель. — Еще не раскрытыми стояли стенды посредине зала. Что-то массивное, покрытое простынями, белело на столах. И вот прокурор после перерыва сорвал салфетку с одного из этих закрытых предметов, и в зале сначала наступила недоуменная тишина, а потом послышался шепот ужаса. На столе, под стеклянным колпаком, на изящной мраморной подставке была человеческая голова. Да, именно человеческая голова, непонятным образом сокращенная до размера большого кулака, с длинными, зачесанными назад волосами. (...) Приглянувшегося посетителю или посетительнице заключенного убивали, потом каким-то способом через шею извлекали остатки раздробленных костей и мозг, соответственно обрабатывали, и съежившуюся голову снова набивали, превращая в чучело, в статуэтку".

"Мы смотрели на эту голову под стеклянным колпаком и чувствовали, как мороз продирает по коже, — описывает Полевой чувства присутствовавших в зале. — Над нами, на гостевом балконе истошно вскрикнула какая-то женщина. Затопали ноги. Ее выносили без сознания. А между тем советский обвинитель продолжал свою речь. Теперь он предъявлял суду показания некоего Зигмунда Мазура, "ученого", сотрудника одного из научно-исследовательских институтов в Кенигсберге. Спокойным, я бы сказал, даже техническим языком он рассказывал, как в лабораториях этого института решалась проблема разумной промышленной утилизации отходов гигантских фабрик смерти — человеческого мяса, жира, а также кожи".

Как рассказывает Полевой, когда по распоряжению прокурора сняли простыни, закрывавщие стенды и стол в зале суда, сначала никто не понял, что лежит на них. "Оказалось, это человеческая кожа в разных стадиях обработки — только что содранная с убитого, после мездровки, после дубления, после отделки. И наконец, изделия из этой кожи — изящные женские туфельки, сумки, портфели, бювары и даже куртки. А на столах — ящики с кусками мыла разных сортов — обычного, хозяйственного, детского, жидкого, для каких-то технических надобностей и, наконец, туалетного разных сортов, разного аромата в пестрых, красивых упаковках", — объясняет литератор.

Согласно его воспоминаниям, прокурор продолжал речь в абсолютной тишине, а подсудимые сидели в напряженных позах: "Риббентроп закатил глаза и закусил губу со страдальческой миной. Геринг, кривя рот, писал своему защитнику записку за запиской, Штрейхер истерически кашлял или хохотал, долговязому Шахту вновь стало дурно. Его обычно неподвижное, жесткое лицо было бледно и растерянно…"

В качестве военного корреспондента Полевой ранее побывал в концлагере Аушвиц (он же Освенцим), но "изделия, изготовленные из отходов фабрик смерти", глубоко потрясли его:

"Я чувствовал, как тошнота подкатывает к горлу, хотелось вскочить и броситься вон из зала. (...) В той деловитости, с которой Зигмунд Мазур писал свои показания, в его спокойном техническом языке ("Человеческая кожа, лишенная волосяного покрова, весьма поддается процессу обработки, из которой, по сравнению с кожей животных, можно исключить ряд дорогостоящих операций", или "после остывания сваренную массу выливают в обычные, привычные публике форумы, и мыло готово"), в этой деловитости было нечто ужасное.

В первый раз я видел, как все трое Кукрыниксов сидят над своими раскрытыми папками и ничего не рисуют — так они ошеломлены.

— После этого Дантов ад — просто увеселительное заведение, — шепотом говорит кому-то Юрий Корольков, но стоит такая тишина, что мы слышим его через два ряда.

С заседания расходимся молчаливые.

— Братцы, после этого я, ей-богу, никогда не смогу есть мясо, — произносит, залезая в фургон, Михаил Гус.

— По логике вещей, вам теперь не должно мыться с мылом, — грустно шутит Семен Нариньяни.

С нашей переводчицей Майей делается плохо. Она сидит в трясущейся машине, истерически всхлипывает, кусая губы, и сидящие возле нее машинистки суют ей в нос пузырек с какой-то остро пахнущей дрянью. Не знаю, надолго ли, но на сегодня мы-таки действительно потеряли аппетит и сон".

В схожих выражениях описывали свои впечатления и представители обвинения. "Мы, представители западного мира, слышали о душегубках, в которых душили евреев и политических противников. Мы не могли этому поверить, — рассказывал главный обвинитель от США Роберт Джексон. — Но вот перед нами отчет германского офицера СС Беккера 125 от 16 мая 1942 г. его начальнику в Берлине, в котором рассказывается следующая история:

Газовые автомобили группы С могут доехать до места казни, которое обычно находится в 10 — 15 км от главной дороги, только в сухую погоду. Ввиду того, что те, которых надлежит казнить, начинают неистовствовать, когда их туда везут, — эти автомобили в сырую погоду выходят из строя.

Газовые автомобили группы D были замаскированы под прицепы, но они были хорошо известны властям и гражданскому населению, которое называло их "душегубками" Автор письма (Беккер) приказал всем солдатам держаться как можно дальше от машин во время процесса удушения. Разгрузка автомашины производит "ужасное духовное и физическое воздействие на солдат и им не следует приказывать принимать участие в этой работе"".

Советский помощник обвинителя полковник Лев Смирнов — тот самый, о чьем выступлении рассказывал Борис Полевой, — был ещё более эмоционален. "У братских могил, где покоились тела советских людей, умерщвленных "типичными немецкими приемами" (я представлю далее суду доказательства этих приемов и определенной периодичности их), у виселиц, на которых раскачивались тела подростков, у печей гигантских крематориев, где сжигались умерщвленные в лагерях уничтожения, у трупов женщин и девушек, ставших жертвами садистских наклонностей фашистских бандитов, у мертвых тел детей, разорванных пополам, постигали советские люди цепь злодеяний, тянущихся, как справедливо сказано в речи главного обвинителя от СССР, "от рук палачей до министерских кресел"", — подчеркивал он в своем докладе.

По его словам, в чудовищных злодеяниях нацистов была определенная преступная система. "Единство приемов умерщвления: одно и то же устройство газовых камер, массовая штамповка круглых банок с отравляющим веществом "циклоном А" или "циклоном Б", построенные по одним и тем же типовым проектам печи крематориев, одинаковая планировка "лагерей уничтожения", стандартная конструкция зловонных "машин смерти", которые немцы называли "газенвагенами", а наши люди "душегубками", техническая разработка конструкций передвижных мельниц для размалывания человеческих костей — все это указывало на единую злую волю, объединяющую отдельных убийц и палачей", — указывал Смирнов.

"Становилось ясным, что рационализацией массовых убийств по указаниям гитлеровского правительства и руководства военными немецкими силами занимались немецкие теплотехники и химики, архитекторы и токсикологи, механики и врачи. Становилось ясным, что "фабрики смерти" вызывали к жизни целые отрасли вспомогательной индустрии. Но единство злой воли проявлялось не только там, где целям злодейского умерщвления людей служила специальная техника. Это единство злой воли проявлялось также в единстве приемов исполнителей злодеяний, однотипности техники умерщвления людей и там, где для убийств использовались не специальные технические устройства, а применялись обычные образцы оружия, принятого на вооружение германской армии", — обращал внимание советский обвинитель.

Источники:

Борис Полевой. В конце концов. Нюрнбергские дневники

Стенограмма Нюрнбергского процесса. Тома I, VI / Перевод с английского и составление — Сергей Мирошниченко

Валерий Лебедев. Пепел (Ужас Холокоста)