"Нюрнбергский процесс не состоялся бы без переводчиков"

Евгений Гофман: "Впервые мне пришлось выступать в роли синхронного переводчика в 1946 году в Нюрнберге. Когда я направлялся в этот старинный город, приковавший в то время внимание миллионов людей всего мира, следивших за работой Международного военного трибунала, я не имел ни малейшего представления о задачах, которые мне предстояло выполнять".

Татьяна Ступникова: "В ветреный холодный вечер января 1946 года мне, переводчику штаба Советской военной администрации в Германии (СВАГ), приказал явиться к себе заместитель наркома НКВД Берии – сам генерал Серов. <...> Аудиенция была короткой: «Мне доложили, что вы в состоянии осуществлять синхронный перевод…». Я молчала, потому что не имела ни малейшего представления о том, что означает термин «синхронный перевод». В то время для меня существовал только письменный и устный перевод".

Госдеп и лингвистика: дебют синхронного перевода

Акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил был подписан 7 мая 1945 года во французском Реймсе, подписание окончательного акта состоялось на следующий день в предместье Берлина Карлсхорсте. С 26 июня по 8 августа 1945 года в Лондоне четыре союзные державы - СССР, США, Великобритании и Франции приняли Соглашение об организации Международного военного трибунала. Местом проведения суда над главными нацистскими преступниками выбрали Нюрнберг - в 1930-е годы здесь проходили съезды национал-социалистической партии. Перед организаторами встал вопрос: как обеспечить взаимопонимание всех участников?

Подбор переводческих кадров для американской делегации был поручен Гильермо Суро, главе Центрального отдела переводов государственного департамента, а фактически этим занимался профессиональный лингвист, полковник Леон Достер, сотрудник американского Бюро стратегических служб, личный переводчик генерала Эйзенхауэра.

Достер сознавал, что последовательный перевод, распространенный в то время на международных конференциях, затянет ход процесса и предложил использовать синхронный. Сложность этого вида перевода в том, что он происходит одновременно с восприятием речи говорящего, а при последовательном переводчик говорит в паузах в речи говорящего. К тому времени синхронный использовался в международной практике, но только в синхронном чтении заранее переведенного текста или в последовательном переложении речи на разные языки одновременно несколькими переводчиками.

Достер с командой помощников решили, что на Нюрнбергском процессе синхронисты будут переводить в одну сторону - на свой родной язык, чтобы избежать двойной психологической нагрузки. Следующий шаг: где найти таких людей?

Отбор переводчиков: от студентов до аристократов-эмигрантов

Только у старшего переводчика французской делегации Андре Каминкера был опыт синхронного перевода. Основанная в 1941-м Женевская школа устных переводчиков-синхронистов ещё не выпускала. Отбор кандидатов производился в два этапа.

Те, кто прислал заявки, направлялись на тестирование к полковнику Достеру в Пентагон. Здесь его помощник Юбералль просил их назвать на родном и иностранном языках 10 деревьев, 10 автомобильных деталей и 10 сельскохозяйственных инструментов. Следующие задания были сложнее. Их цель - выявить способности к устному и письменному переводу, знание военной и юридической терминологии, высокий общий культурный уровень. Успешно прошедшие этот этап отправлялись в Нюрнберг на собеседование к старшему переводчику американской делегации Рихарду Зонненфельдту. В своих мемуарах он пишет: "[Сотрудники Госдепа], присылавшие их в Нюрнберг из Соединенных Штатов, явно недорабатывали. Многие из прибывших говорили на английском с гортанным немецким акцентом, а на письме калькировали немецкий синтаксис. В речи говоривших по-немецки нередко слышался венгерский и польский акцент. Как-то в мой кабинет бесцеремонно заявился невысокий толстяк и, вытянув вперед руку в приветственном жесте, танцующей походкой направился ко мне со словами: “Misster Tzonnenfelt, I amm sooo glat to mit you. I speaka da seven linguiches and Englisch dee best” (“Мистер Цоннефельт, я так рат знакомиться с фами. Я знать семь языкоф и англицкий луче всех”). Фраза “Англицкий луче всех” (Englisch dee besst) потом стала нашей любимой шуткой".

В конце октября 1945 г. Достер с командой приехали в Германию - следить за подготовкой к работе переводческого оборудования IBM и продолжить поиск переводчиков в Европе. Будущих синхронистов находили в Швейцарии (в основном это были выпускники Женевской школы переводчиков), Бельгии, Нидерландах и других странах, граждане которых обычно свободно говорят на нескольких языках. Но за месяц до начала процесса вопрос квалифицированных переводческих кадров не был решен. Французская делегация обещала доставить в Нюрнберг своих переводчиков к 7 или 8 ноября, а судья Лоренс заявил, что британская переводческая команда будет в городе 7 ноября.

Татьяна Ступникова: "Оказалось, что вначале советская делегация... прибыла в Нюрнберг без переводчиков, ибо наши руководящие товарищи были убеждены в том, что в американской зоне американцы возьмут на себя не только решение всех экономических и технических проблем Нюрнбергского процесса, но и перевод на четыре языка: английский, немецкий, русский и французский. Когда же выяснилось, что синхронный перевод в зале суда разрешен только на родной язык переводчика и что, следовательно, перевод на русский с английского, немецкого и французского должен осуществляться советскими синхронистами, об этом сообщили в Москву, и там начали судорожно искать переводчиков с трех других официальных языков процесса на русский. В то время это оказалось довольно сложным делом. Поэтому-то поиски переводчиков и были поручены... НКВД–КГБ, которому надлежало выполнить задание чуть ли не за одну ночь. Прекрасно вышколенные сотрудники этого... ведомства за 24 или (я уж не знаю точно) даже за 12 часов выполнили задание и доставили часть советских переводчиков в Нюрнберг непосредственно перед открытием процесса. <...> Я оказалась во второй группе, которую везли из Берлина уже в январе 1946 года. Впрочем, и здесь спешка была ненамного меньше – видно, переводчиков в первой группе оказалось явно недостаточно. И еще об одном: не через месяц, как обещал мне генерал, а только в январе 1947 года я смогла наконец-то поехать домой".   

Советские переводчики приезжали в Нюрнберг из ставки Красной армии в Карлсхорсте или через Всесоюзное общество культурных связей с заграницей (ВОКС). Образование у них было разное: Евгений Гофман, переводчик с немецкого, окончил военный факультет при Втором Московском государственном педагогическом институте иностранных языков (МГПИИЯ), а Татьяна Рузская (переводила с английского), Инна Кулаковская (с немецкого) и Константин Цуринов (с французского, потом старший переводчик, а затем секретарь советской делегации) — Московский институт истории, философии и литературы (МИФЛИ). Тестирование кандидатов неоднократно показывало, что высшее лингвистическое образование не гарантирует способности к синхронному переводу. Помимо дипломированных переводчиков в «аквариуме» работали учителя, юристы, кадровые военные: Юрий Хлебников окончил Высшую школу коммерции в Париже, а Петер Юбералль был до войны биржевым маклером. Среди тех, кто переводил на процессе с русского языка, были и потомки эмигрантов: князь Георгий Васильчиков, княгиня Татьяна Трубецкая, Юрий Хлебников. Многие из них знали с детства два-три языка.

Патрисия ван дер Элст (переводчица с французского языка на английский): "К своему удивлению я показала отличные результаты на проверочном испытании, организованном в Женевской школе устных переводчиков. Там нас обучали только последовательному переводу, поэтому необходимость говорить в микрофон, слушая одновременно с этим голос докладчика, приводила в крайнее замешательство. Чернила в моём дипломе ещё не успели высохнуть, а я уже ехала в Нюрнберг. То была моя первая работа и, хотя тогда я этого ещё не знала, самая важная. Я погрузилась в неё с невинным воодушевлением двадцатипятилетней девушки, которая искала в зарубежной командировке независимости от родителей и встречи с манящей неизвестностью… В Нюрнберге меня поселили в «Гранд-отеле» на весь срок командировки. Неделю я провела в галерее для гостей, наблюдая за ходом процесса. Затем после короткого теста в кабине во время обеденного перерыва мне сказали, что завтра я приступаю к настоящей работе. Я понимала, что мне предстоит либо пойти ко дну, либо удержаться на плаву. Я удержалась". 

Ее коллега Элизабет Хейворд работала в «аквариуме» уже на следующей день после прибытия в Нюрнберг. 

Евгений Гофман: "На другой день после приезда американцы, возглавляющие группу переводчиков, устроили проверку новым переводчикам. Из зала в микрофон читался немецкий текст, который нужно было переводить на остальные рабочие языки (русский, французский, английский). Проверка прошла благополучно, и уже на другой день я сидел в кабине рядом со своими коллегами. Председательствующий предоставил слово немецкому адвокату, защитнику подсудимого гросс-адмирала Рёдера. На меня посыпался дождь юридических толкований различных законов, сформулированных в сложнейших синтаксических периодах. С огромнейшим трудом я продирался через эту чащу, старался ухватиться за малейшие проблески здравого смысла… Когда я вышел из кабины, в голове у меня был сплошной туман".

У некоторых синхронистов были и другие задачи. Например, старший переводчик американской делегации Рихард Зонненфельдт был помощником главного следователя; Олег Трояновский и Энвер Мамедов занимались в основном дипломатической работой: Трояновский был секретарем судьи Ионы Никитченко, а Мамедову было поручено тайно доставить в Нюрнберг фельдмаршала Паулюса, плененного под Сталинградом, для дачи свидетельских показаний на процессе.

Многие синхронисты вначале работали в службе письменных переводов, и только через недели или месяцы их переводили в “аквариум". Но бывало и наоборот: те, кто прошли нацистские лагеря или были детьми таких людей, не выдерживали психологической нагрузки и уходили в службу письменных переводов. Так, выпускница Женевской школы, этническая еврейка, показала на тестировании прекрасные способности к синхронному переводу, но в "аквариуме" не смогла произнести ни слова. Старшему переводчику она сказала, что не может работать, когда видит виновников гибели своих близких:

"Эти люди погубили двенадцать из четырнадцати членов моей семьи".

Работа синхронистов оплачивались по-разному: больше всего получали те, кто работал на американцев. На американскую сторону работали не меньше 640 переводчиков, на советскую — примерно 40.

Жизнь в "аквариуме"

Синхронные переводчики работали в "аквариуме". Почему такое название? С трех сторон у кабин были невысокие стеклянные перегородки и открытый верх (сегодня звуконепроницаемость — обязательное условие работы синхрониста). "Аквариум" располагался в глубине зала рядом со скамей подсудимых и состоял из четырех трехместных кабин (английский, русский, немецкий и французский языки). В каждой по три переводчика, у каждого наушники, но один ручной микрофон.

Для всех присутствующих в зале также были предусмотрены наушники – слушать речь выступающего и её перевод на официальные языки процесса. Система была пятиканальной: первый канал для оригинальной речи, второй — для английского языка, третий — для русского, четвёртый — для французского, пятый — для немецкого. Наушники переводчиков были настроены только на первый канал.

Американская компания IBM бесплатно предоставила самую современную аппаратуру — модернизированную систему “Hushaphone", правительство США оплатило только доставку и монтаж.

20 ноября 1945 г. в зале № 600 Дворца правосудия прошло первое заседание Международного военного трибунала.

Эта дата – рождение современного синхронного конференц-перевода.

В 09.30 по местному времени сотрудники прокуратуры и адвокаты заняли свои места, а 12 синхронистов — "аквариум". В 9.45 солдаты американской военной полиции ввели 20 обвиняемых, те сели на поставленные в два ряда скамьи. В 10.00 судебный исполнитель произнес: "Внимание! Встать! Суд идёт!". На трибуну поднялись судьи, и заседание было открыто. Переводчики – из главных действующих лиц Нюрнбергского процесса. С первого дня их жизнь была подчинена строгому графику, разработанному Достером и его помощниками.

В отделе переводов было 5 групп: 1) синхронные переводчики (36 человек), 2) последовательные переводчики (12 переводчиков с других языков), 3) письменные переводчики (8 секций по 20-25 человек; 15-18 переводчиков готовили "сырые" переводы, 8 их редактировали; за каждой секцией были закреплены 10 машинисток), 4) стенографисты (12 для каждого языка), 5) редакторы стенограмм (более ста переводчиков редактировали стенограммы и сличали их с аудиозаписями).

Численный состав синхронистов был постоянным на протяжении всего процесса. Команды "A", "B" и "C" (по 12 переводчиков в каждой) работали посменно. Утром команда "A" работала 85 минут в "аквариуме": в кабине сидели три переводчика, за каждым закреплен рабочий язык. Один переводил, двое ждали своей очереди. Как только звучал другой язык, первый переводчик передавал микрофон своему коллеге.

В это время синхронисты из команды "B" следили за ходом заседания через наушники в соседнем с залом суда помещении № 606. Они готовы были сменить своих коллег в зале, если те не могли продолжать работу или допускали серьезные ошибки в переводе. Переводчики из команды "B" составляли глоссарии, ориентируясь на синхронный перевод коллег из команды "A". Так вырабатывался единый терминологический глоссарий и обеспечивался единый стиль перевода.

В качестве улик обвинение использовало множество документов на немецком. Письменные переводчики готовили их переводы, чтобы у синхронистов были нужные имена собственные и цифры, передавал эти материалы перед началом заседания начальник смены. Но письменные переводчики не всегда успевали, и тогда синхронисты получали копии на немецком для перевода с листа.

Через 85 минут заседания команды менялись: "A" шла в комнату № 606, а "B" - в "аквариум". В 13.00 председатель суда объявлял часовой перерыв, после которого обе команды продолжали работать в том же режиме. Команда "C" в этот день отдыхала. В свободные от "аквариума" дни переводчики из "С" проверяли стенограммы, помогали письменным переводчикам, а устным – на закрытых совещаниях МВТ.

Между английской кабиной и столом судебного исполнителя было место начальника смены переводчиков. В его обязанности входило обеспечение работы переводческого оборудования и контроль качества перевода. Еще он был посредником между судьями и синхронистами. Перед ним были две кнопки - желтая и красная лампочки. Желтая сигнализировала председателю, что выступающему надо говорить медленнее: переводчик не успевает или просит повторить сказанное (оптимальный темп речи для синхронного перевода в то время составлял 60 слов в минуту), красная сообщала о проблеме — приступе кашля у переводчика или поломке оборудования.

Каждая из трех команд работала в "аквариуме" в среднем три часа в день, четыре дня в неделю. Суд заседал ежедневно, кроме воскресенья, с десяти утра до пяти вечера с часовым перерывом на обед. Такой график оставался неизменным и после 18 апреля 1946 г., когда полковника Леона Достера на посту начальника отдела переводов сменил капитан 2-го ранга Альфред Стир.

Читайте также

Синхронный перевод эмоций

Большинству синхронистов, работающих на процессе, было меньше тридцати, а самой молодой из них — восемнадцать. 

Патрисия ван дер Элст: "Оглядываясь назад, я поражаюсь, как хорошо нам удавалось справляться со всеми трудностями и как быстро мы приобретали навыки в новом для нас деле"; Татьяна Рузская: "Наверное, только молодость помогала нам переносить такие перегрузки..."; Мари-Франс Скунке: "Качество синхронного перевода совершенствовалось по ходу процесса". 

Татьяна Ступникова в своей книге «Ничего кроме правды» вспоминает случай, произошедший с ней во время допроса Заукеля: тот кричал, убеждая судью в своей невиновности. "Всё это мы исправно и быстро переводили, перевод бесперебойно поступал в наушники сидевших в зале русскоязычных слушателей. И вдруг с нами произошло что-то непонятное. Когда мы очнулись, то, к своему великому ужасу, увидели, что сами вскочили с наших стульев и, стоя в нашем переводческом аквариуме, ведём с коллегой громкий резкий диалог, под стать диалогу обвинителя и подсудимого. Но мало этого: я почувствовала боль в руке. Это мой напарник крепко сдавил мою руку выше локтя и, обращаясь ко мне столь же громко, как и взволнованный обвинитель, только по-русски, повторял: «Вас надо повесить!» А я в слезах от боли в руке вместе с Заукелем кричала ему в ответ: «Меня не надо вешать! Я — рабочий, я — моряк!» Все присутствующие в зале обратили к нам свои взоры и следили за происходящим. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы не председатель суда Лоренс, добрым взглядом мистера Пиквика смотревший на нас поверх своих съехавших на кончик носа очков. Недолго думая, он спокойно сказал: «Что-то там случилось с русскими переводчиками. Я закрываю заседание»".

Неприличные слова 

Некоторые переводчики отказывались переводить неприличные с их точки зрения высказывания или старались их смягчить. Так, один свидетель со стороны защиты рассказывал об условиях, созданных для узников рабочего лагеря, в котором якобы были библиотека, бассейн и бордель. Молодая американская переводчица, переводившая показания этого свидетеля на английский, на последнем слове запнулась и замолчала. Председательствующий судья Лоуренс вмешался с вопросом: "Так что у них там было?" В этот момент раздался мужской голос начальника смены переводчиков: "БОРДЕЛЬ, Ваша честь!" Было и такое, что синхронисты подбирали эвфемизмы. При переводе показаний охранника концентрационного лагеря слова "на евреев можно было мочиться" переводчица передала как "на евреев можно было не обращать никакого внимания". В обоих случаях переводчиц заменили, так как они, по мнению Альфреда Стира, серьезно искажали свидетельские показания.

Испытывая большую психологическую нагрузку, синхронисты иногда допускали промахи. Одна юная советская переводчица, например, переводила показания Геринга и не поняла выражение "политика троянского коня". Запнувшись, она не смогла продолжать перевод, и председательствующий был вынужден остановить заседание.

Татьяна Ступникова: "… кое-кто сидел еще и в кабине синхронного перевода и должен был с предельной точностью доносить до присутствующих  в переводе на русский язык смысл каждого выступления, каждой молниеносной реплики и замечания, в моем случае – немецко-говорящих участников диалога, при этом сохраняя спокойствие и ничем не выдавая своих чувство и своего отношения к происходящему... Тогда-то вы и поймете, с какими психологическими трудностями сталкивается человек, по воле судьбы ставший нежданно-негаданно участником такого события, как Международный процесс в Нюрнберге. <...> Бывший министр [Шпеер] сознался, что он прекрасно понимал, что рабочие были отправлены в Германию из стран Европы против своей воли. Но своей задачей он всегда считал, чтобы таких насильственно пригнанных было в Германии как можно больше. Признаюсь, что переводить эти слова мне было трудно. Подсудимый говорит: “Как можно больше!”, а я мысленно уже готовлюсь сказать: “Как можно меньше!” Или я не должна верить своим глазам, убеждающим меня, что передо мною человек – подобие образа Божия, или я неверно расслышала эту чудовищную фразу: «Да, их гонят насильно, но пусть пригонят как можно больше!»"

Обвиняемые нередко начинали свои ответы со слова "Ja" ("да"), что в дословном переводе могло быть приравнено к признанию вины. Обвинитель, например, задавал такой вопрос: "Осознавали ли вы тогда, что ваши действия носят преступный характер?", на что обвиняемый отвечал: "Ja..." Но в этом случае "Ja" - заполнитель паузы, требовавшейся подсудимому для размышлений. Петер Юбералль обязал синхронистов с особым вниманием относиться к этому немецкому слову и не переводить его как положительный ответ, пока не будут полностью убеждены что обвиняемый действительно выражает согласие с утверждением обвинителя,

"...в противном случае по вашей вине человека могут признать виновным в том, чего он не совершал, и повесить. Ведь как только слово “да” фиксируется в протоколе, произнѐсший его, считайте, обречен".

А как подсудимые относились к синхронистам? Некоторые, например, Геринг и Розенберг, часто их критиковали. Другие, напротив, с большим уважением относились к труду устных переводчиков, стремились им помочь. До начала процесса во время бесед с американским военным психологом Леоном Голденсоном заключенный Ганс Франк обращался к переводчику Голденсона Триесту "господин переводчик". Альберт Шпеер в своих мемуарах пишет: "Однако в зале суда мы видели только враждебные лица, встречали ледяные догмы. Исключением была будка синхронных переводчиков. Оттуда можно было ожидать дружеский кивок".  А Ганс Фриче в ходе процесса даже написал "Рекомендации для выступающих", которые раздал всем подсудимым. Например, он советовал строить предложения так, чтобы смысловой глагол был ближе к началу, что значительно облегчало работу синхронистам. Ялмар Шахт и Шпеер нередко помогали синхронистам, подсказывая эквиваленты трудных немецких слов и выражений.

Из первых рук: “Пусть маленькое, но все же торжество”

Писатель Аркадий Полторак, возглавлявший на процессе секретариат советской делегации, в книге «Нюрнбергский эпилог» отдельно воздал должное советским переводчикам: 

"Рядом со скамьей подсудимых стояли четыре стеклянные кабины. В них размещались по три переводчика. Каждая такая группа переводила с трех языков на свой родной — четвертый. Соответственно переводческая часть аппарата советской делегации включала специалистов по английскому, французскому и немецкому языкам, а все они вместе переводили на русский. Говорит, например, один из защитников (разумеется, по-немецки) — микрофон в руках Жени Гофмана. Председательствующий неожиданно прерывает адвоката вопросом. Женя передает микрофон Тане Рузской. Вопрос лорда Лоуренса переведен. Теперь должен последовать ответ защитника, и микрофон снова возвращается к Гофману...

Но работа нашего «переводческого корпуса» не ограничивалась только этим. Стенограмму перевода надо было затем тщательно отредактировать, сличив ее с магнитозаписями, где русская речь чередовалась с английской, французской и немецкой. А кроме того, требовалось еще ежедневно переводить большое количество немецких, английских и французских документов, поступавших в советскую делегацию.

Да, дел оказалось уйма, и я благодарил судьбу за то, что наши переводчики были не только достаточно квалифицированными (большинство из них имело специальное языковое образование), но, что не менее важно, людьми молодыми и физически крепкими. Это и помогло им выдержать столь значительную нагрузку. Сегодня, когда я пишу эти строки, мне очень хочется вспомнить добрым словом Нелли Топуридзе и Тамару Назарову, Сережу Дорофеева и Машу Соболеву, Лизу Стенину и Таню Ступникову, Валю Валицкую и Лену Войтову. В их добросовестном и квалифицированном труде — немалая доля успеха Нюрнбергского процесса. Им очень обязаны ныне многие советские историки и экономисты, философы и юристы, имеющие возможность пользоваться на родном языке богатыми архивами Нюрнбергского процесса. (…) Не могу не назвать здесь также Тамару Соловьеву и Инну Кулаковскую, Костю Цуринова и Таню Рузскую. После окончания Московского института истории, философии и литературы каждый из них по нескольку лет работал во Всесоюзном обществе культурной связи с заграницей. И мы с гордостью сознавали, насколько выше они в своем развитии по сравнению с переводчиками других стран. Когда на окончательно выправленной стенограмме стояла подпись Кулаковской или Соловьевой, можно было надеяться, что будущий историк, изучающий Нюрнбергский архив, не найдет повода для претензии. Кроме того, обладая опытом общения с зарубежными деятелями культуры, эти наши товарищи постоянно помогали работникам советской делегации находить общий язык со своими американскими, английскими и французскими коллегами.

Переводчиков у нас было гораздо меньше, чем у делегаций других стран. Работы же для них оказалось, пожалуй, даже больше, чем у наших партнеров по трибуналу. И здесь все мы имели возможность лишний раз на практике убедиться в том, что такое новое, советское, отношение к труду. Князь Васильчиков, состоявший на службе у американцев, с недоумением спрашивал наших синхронных переводчиков:

— Слушайте, господа, зачем вы еще занимаетесь переводом документов? Вам ведь за это не платят.

Синхронные переводчики, тратившие очень много энергии на выполнение своих прямых обязанностей, действительно освобождались от всякого иного перевода. Однако Костя Цуринов и Тамара Соловьева, Инна Кулаковская и Таня Рузская не могли оставаться безразличными, когда их товарищи — «документалисты» Тамара Назарова или Лена Войтова — сгибались под тяжестью своей нагрузки.

Наше неписаное правило — товарищеская взаимопомощь — ярко проявлялась и в другом. Как я уже говорил, в кабинах переводчиков каждой страны всегда сидело по три человека. Речи судебных ораторов порой продолжались в течение часа и даже более того. В этих случаях переводчик с соответствующего языка работал с предельным напряжением, а остальные двое могли слушать, так сказать, вполуха, только чтобы не пропустить реплику на «своем» языке. Переводчики — американцы, англичане и французы в подобной ситуации обычно читали какую-нибудь занимательную книгу или просто отдыхали. Наши же ребята почти всегда все вместе слушали оратора и в полную меру своих возможностей помогали товарищу, ведущему перевод.

При синхронном переводе даже самый опытный переводчик непременно отстает от оратора. Переводя конец только что произнесенной фразы, он уже слушает и запоминает начало следующей. Если при этом в речи дается длинный перечень имен, названий, цифр, возникают дополнительные трудности. И вот здесь-то у наших переводчиков всегда приходили на выручку товарищи по смене. Они обычно записывали все цифры и названия на листе бумаги, лежавшем перед тем, кто вел перевод, и тот, дойдя до нужного места, читал эти записи, не напрягая излишне память. Это не только гарантировало от ошибок, но и обеспечивало полную связность перевода.

Справедливости ради не могу не заметить, что такая форма товарищеской взаимопомощи вскоре получила распространение и среди переводчиков других делегаций. Вот оно, пусть хоть маленькое, но все же торжество нашей морали!"