Суд пришел

На часах правосудия - десять утра

Шарканье передвигаемых стульев, шелест бумаги, чей-то кашель, диалоги вполголоса - возможно, это были первые звуки, наполнившие зал № 600 Нюрнбергского Дворца юстиции в 10 часов утра. В тот момент здесь находилось больше сотни человек - члены трибунала, обвинение и защита, переводчики, журналисты, подсудимые, американская военная полиция, зрители. Но какими были первые слова Нюрнберга, разнесенные радиостанциями по миллионам приемников на всем земном шаре, мы знаем наверняка.

Голос принадлежал сэру Джеффри Лоуренсу - лорду-судье Апелляционного суда Англии и Уэльса, председателю Международного Нюрнбергского трибунала. Вот эти слова:

“Прежде  чем  подсудимые  по  настоящему  делу  дадут ответ на вопрос, признают ли они себя виновными в предъявленном им обвинении в преступлениях против мира, военных преступлениях, преступлениях против человечности и в создании общего плана или заговора для совершения данных преступлений, трибунал желает, чтобы я от его имени  сделал очень краткое заявление… Процесс, который должен теперь начаться, является единственным в своем роде в истории мировой юриспруденции и он имеет величайшее общественное значение для миллионов людей на всем земном шаре. По этой причине на всяком, кто принимает какое-либо участие в этом процессе, лежит огромная ответственность.”

Никто из тех, кто предстал перед трибуналом 20 ноября 1945 года, не признал себя виновным. Лишь один из них сделает это позже, перед казнью.

Нюрнберг выбрали из-за тюрьмы

Советская делегация настойчиво предлагала Берлин. В этом были и символизм, и логика - суд над верхушкой рейха должен пройти в столице этого самого рейха. Но Берлин - огромный город, наполовину разрушенный, наводненный союзными войсками и немецкими диверсантами. Американцы настаивали на Мюнхене. Тоже место “со значением” - именно в Мюнхене рождалась нацистская идея еще в 1920-е. К тому же он почти не пострадал от войны. Но Мюнхен располагался в глубине американской зоны оккупации, с точки зрения СССР в этом был недостаток этого кандидата. 

В конце концов остановились на другом баварском городе - Нюрнберге. Он относительно недалеко от советской зоны оккупации, и если Берлин - столица Третьего рейха, то Нюрнберг - столица НСДАП. Здесь нацистская партия проводила свои съезды и факельные шоу на городском стадионе, здесь на очередном партийном съезде в 1935 году были приняты так называемые расовые законы, ставшие основой истребления миллионов людей.

И все же главная причина того, почему остановились на Нюрнберге, была иной. “Выбор Нюрнберга определился не только тем, что находящийся там Дворец юстиции во время боевых действий почти не пострадал, - пишет российский исследователь Нюрнбергского процесса Александр Звягинцев, - Большим преимуществом его оказалось то, что в одном из крыльев здания была тюрьма, и, следовательно, отпадала нужда в перевозке обвиняемых в зал суда и обратно. В дальнейшем, с подачи Главного обвинителя от США Р. Джексона, все начали говорить о персте судьбы при выборе места для суда над главарями нацистов.”

Берлин же стал официальным местом размещения трибунала. Его официальное открытие состоялось месяцем ранее - 18 октября в зале суда берлинского района Шенеберг. Председательствовал советский судья Иона Никитченко. Он огласил решение трибунала о вручении 24 подсудимым обвинительного заключения. Для знакомства с этим документом обвиняемым давался один месяц. В нюрнбергской тюрьме они размышляли над прочитанным, формулировали свои ответы на вопрос о признании себя виновными.

Три дня - 14, 15 и 17 ноября уже в Нюрнберге шло предварительное заседание. В эти дни по итогам судебных прений был сформирован окончательный список подсудимых. Адвокатам Густава Круппа удалось “отбить” своего клиента, который из-за паралича утратил дееспособность - и крупнейший промышленник рейха выбыл из числа подсудимых. Адвокаты главы гитлеровского секретариата Мартина Бормана, чья судьба все еще не была ясна, попытались спасти своего подзащитного - но суд принял решение оставить Бормана в перечне обвиняемых. (Как выяснится позже, подсудимый Борман был мертв еще в мае.) Еще один фигурант - профсоюзный фюрер Роберт Лей - ознакомившись с обвинительным заключением, влез в петлю.

Таким образом к 20 ноября - к первому дню судебных слушаний - список подсудимых сократился с 24 до 22 человек, включая мертвого Бормана. На скамье публика увидела 20 из них - глава гитлеровской разведки Кальтенбруннер был “на больничном”.

Прессу - за стекло

“Первое, что бросается в глаза, — отсутствие дневного света: окна наглухо зашторены. А мне почему-то хотелось, чтобы этот зал заливали веселые солнечные лучи. И через широкие окна, нарушая суровую размеренность судебной процедуры, сюда врывались бы многообразные звуки улицы. Пусть преступники чувствуют, что жизнь вопреки их стараниям не прекратилась, что она прекрасна.”

Так вспоминает первый день суда руководитель секретариата советского обвинения Аркадий Полторак. Многие очевидцы трибунала описывают мертвенный свет неоновых ламп - их установили взамен роскошной, как в оперном театре, люстры; стены, отделанные дубом и темно-зеленым мрамором; барельефы фигур - символов правосудия. Интерьер явно продумывался, чтобы погрузить присутствующих в строгую, торжественную атмосферу.

Визуальным акцентом аудитории были солдаты американской военной полиции, выстроившиеся за скамьей подсудимых. Глядя на их аксессуары, уместнее сказать “солдатики” - белоснежные каски, перчатки, пояса с кобурой и даже дубинки. Выделялись члены советской делегации: для наших прокуроров и судей отечественные переговорщики добились права носить форму.

Еще один яркий акцент - флаги четырех держав за спинами членов трибунала. Судейский стол был установлен на подиуме вдоль четырех огромных окон, наглухо скрытых зелеными портьерами. Восемь судей, по два от каждой страны-победительницы, возвышались над всеми присутствующими. Напротив них - два ряда рабочих мест адвокатов (все они были в мантиях), а за ними, “в амфитеатре” - скамья подсудимых, вернее, два ряда стульев. У подножия судейского стола размещались секретари и помощники членов трибунала, еще ниже - стенографистки. Слева от судей - заваленные ворохами бумаг рабочие места обвинителей. Еще дальше влево за звуконепроницаемой прозрачной перегородкой работали переводчики русского, английского, французского и немецкого языков.

Над ними на балконе расположились публика и пресса. Чтобы не отвлекать внимание людей в зале фотовспышками и звуками съемки, для корреспондентов отгородили специальное пространство с застекленными окошками. Многие классические фотографии зала № 600 в дни процесса были сделаны именно с этого балкона.

Мизансцена не неподвижна: каждые 25 минут меняются стенографистки, задача их службы - к концу дня подготовить полную стенограмму заседания на четырех языках. Каждое место радиофицировано - речи выступавших можно было слушать на любом из четырех языков.

Рихард Зонненфельдт, переводчик американского обвинения, описывает в своей книге, как спустя много лет случайно оказался в роли гида по залу № 600: “Каждая деталь зала 1945 года запечатлелась в моей памяти, но сейчас многое поменялось <...> Я показал на место, где стоял судья Джексон (глава американского обвинения на Нюрнбергском процессе Роберт Джексон был членом Верховного суда США - Автор.), когда он сказал: “Мы должны быть готовы к тому, что трибунал сочтет некоторых подсудимых невиновными. Иначе можно было бы всех их просто повесить.”

Уставиться на них и смотреть

Внимание публики было приковано к подсудимым. И в первую очередь - к Герингу. “Геринг держался весьма самоуверенно и, я бы сказал, высокомерно, - вспоминал в одном из своих публичных выступлений карикатурист Борис Ефимов, чьи рисунки сопровождали почти каждую нюрнбергскую публикацию “Известий”. - На его пухлом багровом лице как будто было написано - смотрите прежде всего на меня, я тут центральное лицо процесса. И действительно, в Германии он был номер два после Гитлера, а тут номер один. И, видимо, ему это просто нравилось, льстило. К нему даже представили отдельного американского полицейского, который в отличие от других, стоявших за спинами подсудимых, стоял спиной к залу, лицом к нему, с дубинкой. Ну и, конечно, было свое удовольствие в том чтобы выйти и так подойти к барьеру, как где-нибудь в террариуме или зверинце, когда рассматриваешь какого-нибудь питона или тигра. Вот так уставиться на него и смотреть с расстояния вытянутой руки. Вначале он делал вид, что не обращает внимания, потом начинал коситься и, наконец, возмущенно отворачивался, и на его лице было написано: “Вот попался бы ты мне год тому назад - я бы тебе показал!”.

Был в Нюрнберге человек, который мог подойти к подсудимым на любое расстояние и задать любой вопрос - это американский судебный психолог Густав Гилберт. “Уже в первые дни процесса я заметил, что с подсудимыми часто беседует молодой американский офицер с повязкой “ISO” (Internal security office - Служба внутренней безопасности - Автор.), - пишет Аркадий Полторак. - В Нюрнберге этому человеку завидовали журналисты всего мира. Он имел возможность без всяких ограничений в любое время общаться с подсудимыми и в зале суда, и в камерах тюрьмы, и публично, и наедине <...> Он знал многое, чего не знали другие. Журналисты буквально охотились за ним, надеясь выудить что-нибудь сенсационное для прессы”

Гилберт хранил тайны так долго, как того требовал закон, а потом опубликовал свой дневник отдельной книгой. Вот как он описывает первое открытое заседание процесса:

“Когда обвиняемые поняли, что открытие судебного заседания включает в себя лишь зачтение обвинительного заключения, с которым они уже ознакомились, напряжение на скамье подсудимых заметно спало. Они сидели безучастно и неподвижно, некоторые поочередно подключали наушники к различным языкам перевода, кое-кто оценивающе приглядывался к присутствовавшим в зале судебных заседаний, к судьям, обвинителям, репортерам и публике.”

Геринг: От нас скрывали!

Пожалуй, первый день даже доставил подсудимым некоторое удовольствие. “Перерыв, - продолжает Гилберт, - При первой встрече обвиняемые дали волю чувствам — трясли друг другу руки, впервые с момента ареста разговаривали друг с другом <...> После того как зал опустел, они оставались там и с чувством облегчения болтали на самые разные темы: от политики до естественных отправлений. Риббентроп попытался обратиться к Гессу, однако из этого ничего не вышло, поскольку Гесс не смог припомнить ни одного из перечисленных в обвинительном заключении пунктов.”

Циничный Ширах во время обеда отпустил шутку: “Наверное, в день, когда нас вздернут, мы получим по бифштексу.”

Штрейхер впал в ностальгию: “Знаете, герр доктор, <...> мне уже однажды выносили приговор в этом же зале. — Правда? Сколько же раз вас отдавали под суд? — О, раз двенадцать или тринадцать. Так что у меня за спиной не один судебный процесс. Не впервой”. Уточним, что как минимум один раз главного антисемита рейха судили за коррупцию.

Риббентроп говорил: “Увидите, несколько лет спустя юристы осудят этот процесс”. Во второй половине дня, когда обвинители четырех стран по очереди описывали преступления нацистов, включающие зверские убийства, депортации для рабского труда, истребление людей по расовым мотивам, Риббентропу стало дурно, и его вывели из зала.

Гесс оставался где-то в своем мире. Он шепнул Герингу: “Вот увидите, этот кошмар развеется, и месяц спустя вы снова станете фюрером Германии.”

Сам “подсудимый номер один” рассуждал в духе советского киногероя - граждане судьи, я, конечно, виноват, но я не виноват. Гилберт приводит слова Геринга, сказанные после заседания: “За эти преступления весь немецкий народ обречен на проклятие. Но все эти жестокие преступления были настолько невероятны - причем даже то немногое, что становилось нам известно - что ничего не стоило переубедить нас в том, что подобные утверждения — лишь пропагандистские уловки. У Гиммлера всегда имелся наготове достаточно большой выбор психопатов, готовых пойти на такое. А от нас их скрывали.”

Сваливать вину на двух мертвых дьяволов - Гиммлера и Гитлера - станет традицией подсудимых.

Только Франк с первых дней придерживался тактики активного раскаяния. “Стоит только подумать, что мы жили, как короли, и верили в это чудовище!” - причитал он, беседуя с психологом, - “И не верьте никому из них, когда они станут вам рассказывать, что, дескать, ничего не знали и не ведали! Все знали, что с этой системой все очень и очень не в порядке, хоть, может быть, деталей и не знали. Не хотели они их знать! Было слишком уж соблазнительно сосать от этой системы, содержать свои семьи в роскоши, веря в то, что все в порядке! Вы еще относитесь к нам по-божески, — добавил он, кивнув на стоявшую на столе еду, к которой он так и не притронулся. — Ваши пленные, да и наши соотечественники гибли от голода в наших лагерях. Да будет Бог милостив к душам нашим!”

Кроме милости Всевышнего Франку и его сообщникам больше на на что было уповать. Нюрнбергская Фемида уже занесла над ними меч.

 

Источники:

Александр Звягинцев “Нюрнбергский процесс. Без грифа “Совершенно секретно”

Аркадий Полторак “Нюрнбергский эпилог”

Рихард Зонненфельдт “Очевидец Нюрнберга. Воспоминания переводчика американского обвинения”

Густав Гилберт “Нюрнбергский дневник”