Нон-фикшн в поисках смысла

Виктор Эмиль Франкл. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990 г.

Виктор Эмиль Франкл. Сказать жизни "Да!": психолог в концлагере. М.: Смысл, 2004 г.

Жизнь Виктора Эмиля Франкла – подвиг сама по себе. Австрийский врач-психиатр, психолог и философ, он был последователем великого Зигмунда Фрейда, чье учение развивал и от многих постулатов которого впоследствии отошел. Занимаясь психологией суицида и депрессии, обратил особое внимание на самоубийства студентов. Создал специальную программу поддержки студентов в периоды сессий, и среди прошедших ее не было ни одного случая самоубийств – а они в то время были реальной проблемой. Занялся проблемой самоубийств среди женщин – и опять добился ошеломительных результатов. 

После аншлюса Австрии ему как еврею было запрещено лечить пациентов арийской расы. Он работал в Берлине в единственной больнице, куда допускали пациентов-евреев. 25 сентября 1942 года всю семью Франкла отправили в концлагерь Терезиенштадт. И в лагере он разыскал коллег, с их помощью подпольно оказывал помощь заключенным. Именно там он создал основы своей уникальной методики – логотерапии, позволявшей отыскать смысл даже в лагерном бытии, объяснить себе суть и значение страдания и смерти. 29 июля 1943 года он провел тайное заседание научного сообщества. Его жена и родители погибли в разных лагерях.

Франкл был освобожден 27 апреля 1945 года. В этом же году закончил свою книгу "Сказать жизни "Да!": психолог в концлагере".

Полтора десятка лет он посвятил написанию и доработке своей главной книги «Человек в поисках смысла». Впервые издал ее в 1946 году, под нынешним названием и полностью она была издана в 1959-м. В ней психолог писал о том, что даже ужасы концлагеря могут быть сильнейшим стимулом в борьбе человека за жизнь.

ЦИТАТА:

"Как уже говорилось, человек в лагере настолько падает духом, им настолько овладевает апатия, что его душевная жизнь опускается на более примитивный уровень, превращая его в безвольную игрушку судьбы или объект произвола охранников, и это приводит в конечном счете к тому, что он начинает бояться принимать собственные решения, взять свою судьбу в свои руки. Эта апатия является не только механизмом душевной самозащиты. Она имеет и чисто телесные причины, так же как и повышенная раздражительность – одна из примечательных особенностей психики заключенного наряду с апатией. В ряду физиологических причин этого явления на первом месте стоят голод и недосыпание, которые, как всем известно, вызывают апатию и раздражительность и в нормальной жизни. В лагере же острейший дефицит сна был обусловлен еще и тем, что из-за невообразимой тесноты и отсутствия какой-либо гигиены бараки буквально кишели насекомыми.

К вызванным всем этим апатии и раздражительности добавлялось еще одно – отсутствие тех даров цивилизации, которые обычно способствовали смягчению этих состояний, – никотина и кофеина. Ввиду этого апатия и раздражительность только возрастали. К причинам телесного свойства, однако, добавлялись еще и психологические особенности душевного состояния заключенных в виде определенных "комплексов". Большинство заключенных отчетливо страдали от своеобразного чувства неполноценности. Каждый из нас был раньше "кем-то" или, во всяком случае, считал так. Здесь же с ним обращались так, будто он – буквально "никто". (Ясно, что лагерная ситуация не могла поколебать чувства собственного достоинства тех, у кого оно имело духовную основу, но многие ли в лагере, да и многие ли вообще обладают столь прочной духовностью?)

Средний лагерник, не размышляя об этом и не осознавая этого полностью, тем не менее чувствовал себя деклассированным. Это чувство укреплялось контрастами, существовавшими в социальной структуре лагеря. Я имею в виду избранное меньшинство – капо, поваров, кладовщиков, "лагерных полицейских" – они компенсировали чувство неполноценности своим более высоким положением. Они ни в коей мере не чувствовали себя, подобно большинству, деклассированными, наоборот, они достигли здесь успеха. У них прямо-таки развивалась мания величия в миниатюре. Озлобленность и зависть большинства, вызываемые поведением этих "избранных", выражались по-разному, в том числе и в язвительных шутках. Рассказывался, к примеру, такой анекдот: двое говорят о третьем: "Я знал его, когда он был всего лишь председателем правления банка, а теперь он выпендривается так, будто уже стал капо".

Эрих Зелигман Фромм. Анатомия человеческой деструктивности. М.: АСТ, 2014. 

Эрих Фромм. Адольф Гитлер. Клинический случай некрофилии. М.: Прогресс, 1992 г.

Еще один последователь фрейдистского учения, Эрих Фромм получил блистательное образование в Гейдельбергском университете, где изучал психологию, философию и социологию. Он не остановился на позициях Фрейда, стремясь развивать психологическую науку дальше предшественника, и стал одной из самых крупных фигур в этой научной дисциплине.

В 1933 году Фромм сразу после прихода Гитлера к власти эмигрировал сначала в Швейцарию, а через год – в США, где преподавал в Колумбийском университете. Учение Фрейда он считал великим этапом, но видел необходимость его развития, считая одним из недостатков малое внимание, которое Фрейд уделял проблемам этики в поведении человека.

В "Анатомии человеческой деструктивности" автор объединил сведения о человеке, почерпнутые из самых разных областей науки – антропологии, зоопсихологии, нейрофизиологии и даже палеонтологии. Огромный материал ему предоставила современность: в книге он дает беспощадный анализ личностей вождей нацизма Гитлера и Гиммлера. Для уточнения сведений Фромм неоднократно встречался с бывшим нацистским министром Альбертом Шпеером.

ЦИТАТА:

"Анализируя личность Гитлера, мы обнаружили в ней ряд сугубо патологических черт. Вначале мы выдвинули гипотезу о наличии у него признаков детского аутизма, затем выявили в его поведении ярко выраженный нарциссизм, неконтактность, недостаточное чувство реальности и тяжелую некрофилию. Можно не без основания заподозрить у него наличие психотических, а возможно, и шизофренических черт. Но означает ли это, что Гитлер был "сумасшедшим", что он страдал тяжелым психозом или определенной формой паранойи (как это нередко считают)? Ответ на такой вопрос, я думаю, должен быть отрицательным. Несмотря на все ненормальности, несомненно присутствовавшие в его характере, он был все-таки достаточно здоровым человеком, чтобы действовать целеустремленно, а иногда и успешно. Хотя из-за своих нарциссических и деструктивных наклонностей он порой неверно воспринимал и оценивал реальность, тем не менее нельзя отказать ему в том, что он был выдающимся демагогом и политиком. Когда он действовал в этой области, он вовсе не выглядел психопатом. Даже в последние дни, будучи уже физически и душевно сломленным человеком, он все-таки владел собой. Что же касается его параноидальных черт, надо признать, что подозрительность его имела основания. Об этом свидетельствуют многочисленные заговоры, которые и в самом деле имели место, а не были плодом его паранойи. Нет сомнения, что, если бы Гитлер предстал перед судом, даже перед самым беспристрастным, его бы ни за что не признали невменяемым. Но хотя с клинической точки зрения он не был безумцем, с точки зрения человеческих взаимоотношений он, безусловно, не был и здоровым. Различия между психотическими чертами характера и тяжелым психозом как таковым могут иметь значение для суда, решающего, направить ли человека в тюрьму или в психиатрическую лечебницу. Но по большому счету, когда мы имеем дело с человеческими взаимоотношениями, психиатрические ярлыки не работают. Нельзя использовать клинический диагноз для затемнения моральной проблемы. Как среди "здоровых" встречаются порочные и порядочные люди, так есть они и среди сумасшедших. Порок надо судить сам по себе, и клинический диагноз не должен влиять на эти суждения. Но и самый порочный человек, оставаясь человеком, взывает к нашему состраданию".

Ханна Арендт. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме. М.: Европа, 2008.

Eichmann in Jerusalem. A Report on the Banality of Evil Penguin Books, 2006 

Ханна Арендт всей своей жизнью опровергала стандарты и традиционные представления. В пику популярному в Германии и появившемуся гораздо раньше нацизма принципу "Трех К: Kinder, Küche, Kirche" (Дети, Кухня, Церковь) она училась в трех университетах – Марбургском, Фрайбургском и Гейдельбергском. Еврейка, она воспитывалась в еврейской семье, но опять же – в необычном духе: если преподаватель позволял себе антисемитское высказывание, Ханна вставала и покидала класс, и родители писали жалобу. А если такое же позволяли себе другие ученики, решала этот конфликт своими силами. Позднее она неодобрительно отзывалась о сионизме, публично высказываясь, что любит не народы и прочие группы, а отдельных людей.

В Марбурге она влюбилась в своего женатого профессора – и не в кого-нибудь, а в знаменитого философа Мартина Хайдеггера. Их роман продолжался несколько месяцев, а переписка – несколько лет. После прихода к власти Гитлера Хайдеггер не занял антифашистской позиции, и Ханна прекратила писать ему. Но в 1946-м заступилась за учителя, а в 50-е возобновила обмен письмами. 

Будучи философом, осталась верна республиканским идеалам Макиавелли, Джефферсона и Токвиля, не приняв ни социализма, ни либерализма. Критикуя выборы и демократию, выше всего ставила закон и права человека.

Ее работа "Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме" вызвала настоящий скандал – Арендт нещадно ругали представители "прогрессивной общественности" всех направлений, в Израиле она стала персоной нон грата, с ней прекратили отношения многие друзья.

Ханна писала эту книгу на основе своих наблюдений, сделанных на суде над Адольфом Эйхманом в Израиле в 1961 году. Она присутствовала на процессе как корреспондент журнала "Нью-Йоркер". Любители однозначных и прямых толкований сочли книгу чуть ли не оправданием Эйхмана. Причем она действительно писала в ней, что Эйхман не был ни чудовищем, ни "животным" антисемитом – он был банальным карьеристом и чиновником, стремившимся к успеху во власти. Сарказм и философский смысл вложенный Ханной Арендт в этот труд, заключаются в том, что именно в карьеризме и чиновничьем послушании, чиновничьей инициативе, в желании выделиться внутри обозначенной руководством политики и заключается самое главное зло.   

Чем интересна и важна книга Ханны Арендт даже для читателя, который с ней не согласен? Тем, что всегда, когда в руках суда, политиков, общества – человеческая жизнь, должны быть тщательно и придирчиво исполнены все нормы закона и абсолютно соблюдены все права человека – даже такого, как Эйхман.

ЦИТАТА:

"Нарушений и странностей на процессе в Иерусалиме было так много, они были столь разнообразны и юридически запутанны, что, как во время процесса, так и в удивительно скудной литературе, появившейся после него, затмили центральные проблемы, которые поставил процесс - проблемы морали, политики и даже юриспруденции. Заявления премьер-министра Бен-Гуриона и тактика обвинения, которую избрал прокурор, также еще больше усложнили ситуацию, поскольку Израиль поставил перед процессом ряд задач - это все были "скрытые" задачи по отношению к закону и судебной процедуре. Цель процесса - творить правосудие, и ничего более; даже самые благородные из скрытых задач - "создание протокола гитлеровского режима, который выдержал бы испытание историей", как исполнительный прокурор Нюрнбергского процесса сформулировал высшую цель трибунала, - могут лишь отвлекать внимание от главного дела закона: взвешивать обвинения против подсудимого, вершить правосудие и определять наказание.

Заключение по делу Эйхмана, первые два раздела которого были написаны в ответ на эти имевшие высшую цель задачи, о которых подробно говорилось и в зале суда, и за его пределами, было максимально четким и конкретным: необходимо противостоять всем попыткам расширить диапазон процесса, потому что суд "не может позволить, чтобы его заманили в области, лежащие вне сферы его компетенции… судебная процедура действует по своим канонам, которые определяет закон и которые неизменны, каким бы ни был субъект процесса". Более того, суд не мог перешагнуть через эти ограничения, не оказавшись в итоге "на грани краха". Он не только не имеет в своем распоряжении "инструментов, необходимых для исследования общих вопросов", но и весомость его авторитета определяется этими ограничениями. "Мы не можем быть судьями" по вопросам, находящимся за пределами закона, и "вес наших суждений по этим вопросам ничуть не больше, чем значимость суждений любого человека, умеющего мыслить и изучать предмет". Поэтому самым распространенным вопросом, касавшимся процесса над Эйхманом, был следующий: "Какую пользу он приносит?" И был возможен только один ответ: "Он творит правосудие".

Норберт Фрай. Государство фюрера. Национал-социалисты у власти: 1933-1945. М.: РОССПЭН 2009 г. 

Немецкий историк и писатель Норберт Фрай родился в 1955 году. Изучал современную политическую историю, а также политические и коммуникационные науки в Мюнхене, где также закончил Немецкую школу журналистики. В 1979 году защитил докторскую диссертацию по теме "Национал-социалистское завоевание провинциальной прессы".

В самом названии книги уже открывается отношение автора к нацистскому государству как к тоталитарной диктатуре. Его книга – академическое исследование истории Третьего рейха с позиций экономики, политики и социальной базы. Как немцы смогли поверить и даже на некоторое время сформировать то самое, провозглашенное идеологами нацизма «народное сообщество», какие этапные моменты определили развитие и катастрофу нацистской Германии, как режим пришел к фазе радикализации, и почему молчали и не сопротивлялись здоровые силы общества и государства? Как Гитлеру и его сообщникам удалось добиться национального консенсуса на пути к чудовищным преступлениям и катастрофе, и в какой степени вину за преступления нацистов несет весь немецкий народ?

ЦИТАТА:

"Явное стремление к тому, чтобы необходимые военные меры вызывали как можно меньше шума, отнюдь не свидетельствовало о нерешительности руководства. Скорее, оно говорило о небезосновательном опасении, что населению будет не все равно, с какой целью его заставляют терпеть множество неприятностей - ради национальной обороны или ведения наступательной войны. В данном контексте становится понятен отказ от принудительного "трудового использования" женщин. И не только идеологическое представление о роли женщин как "детородных машин" побуждало режим оказывать солдатским женам финансовую поддержку, которая многим из них позволяла не работать. Такая политика вместо запланированного в условиях оттока мужской рабочей силы роста занятости среди женщин вела к ее снижению: только в 1942 г. она достигла прежнего уровня и лишь на последнем этапе войны слегка превысила его, но при этом о щадящем отношении к женщинам речи уже не шло. В сравнении с Англией и Америкой доля женщин в числе немцев, занятых на производстве в Германии (37,3 %), уже к началу войны была выше на десять с лишним процентов. В середине 1944 г. женщины в Третьем рейхе составляли 51 % всей местной рабочей силы, тогда как в Великобритании — только 37,9 %, а в США - 35,7 %. Причина такого повышения заключалась прежде всего в призыве мужчин на военную службу, и, естественно, заметнее всего занятость женщин росла в военной промышленности. Кроме того, женщин все больше нагружали работой в сельском хозяйстве и на расчистке развалин, но в статистике это не отражалось.

Вопреки тому, на что как будто указывают экономические показатели начального этапа войны, уже во время "блицкригов" существовали политические признаки ориентации на тотальную войну. Важнейшим из них служило дальнейшее "заострение" полицейского инструментария. Лояльное большинство по-прежнему всячески обхаживали, однако запугивание как репрессивный метод не могло не коснуться и среднего обывателя. Против своих критиков и нежелательных с идейной точки зрения меньшинств режим теперь не церемонясь пустил в ход весь свой террористический арсенал".

Клаудия Кунц. Совесть нацистов. М.: Ладомир, 2007. 

Американский историк нацизма Клаудия Кунц сумела в своей работе пройти между Сциллой и Харибдой ученого: с одной стороны, текст должен опираться на выверенные источники, подтвержденные факты и быть максимально насыщенным информацией, с другой – ей хотелось сделать текст не слишком академичным, а доступным самой широкой читательской аудитории. Отчасти это желание было заложено в самой идее ее труда: показать, как обыкновенные немцы поверили в нацизм, и что заставило их отбросить мораль и ценности европейской цивилизации.

Клаудия Кунц анализирует работу немецкой системы образования от школ до высших академических кругов, немецкую государственную машину, армию – с позиций рядового немца (или – с позиции рядового читателя?). Такой прием, с одной стороны, вызвал умеренную критику со стороны научного сообщества, но в гораздо большей степени способствовал пробуждению интереса читателей к истории, не только как к научной дисциплине, но и как процессу, в котором каждый принимает участие и несет свою долю ответственности.

ЦИТАТА:

"Со страстью, доходящей до истерики, Гитлер представил немецкую историю как мелодраму национального самопожертвования, добродетели и страдания. Вдохновленный романами Карла Мая о Диком Западе, которыми зачитывался всю жизнь, и обожаемыми им вагнеровскими героями, Гитлер создал нечто вроде националистического моралите. Его главные персонажи – страдающий Volk, чужеродный негодяй и одинокий герой – повторяли темы военной пропаганды, действовавшей на воображение Гитлера в те времена, когда он был солдатом. Не упоминая о еврействе, Гитлер обрушивался на Версальский договор и большевизм, одновременно обличая либералов, как слишком трусливых, чтобы защищать Volk. Рассказывая о своей политической жизни, он превратил себя из агитатора малозаметной партии в восстановителя морали, призывавшего к этническому возрождению, которое упразднит классовые, религиозные и идеологические границы. Позднее он вспоминал, что "учился говорить перед слесарями и профессорами университетов… подыскивая слова… которые могли бы вызвать дикую бурю аплодисментов".

Адам Туз. Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики. М.: Издательство Института Гайдара, 2018 г. 

Британский историк и экономист Адам Туз может быть особенно интересен российскому читателю хотя бы потому, что он – внук легендарного Артура Генри Винна – советского разведчика и создателя советской разведывательной сети в Оксфорде (аналогичной всемирно известной Кембриджской пятерке), причем раскрытого только в 1992 году, что уже говорит о его высокой квалификации.   

Однако Адам Туз стал известен благодаря своей блестящей научной и писательской деятельности, в которой изучение истории Третьего рейха и, в частности, его экономики занимает одно из главных мест.

Насколько Гитлер был сведущ в вопросах экономики, был он исключительным невеждой или допустил ошибку в расчетах? Почему он привел страну к войне против всего мира и неизбежному краху? На что опиралась экономика Германии и как эти опоры рухнули? Что было главной ошибкой нацистских главарей в области экономики?

Адам Туз сумел в рамках своей работы сочетать увлекательный стиль изложения с массой фактов, таблиц, диаграмм и специальных сведений. Книга будет чрезвычайно интересна как студентам-экономистам, так и пытливому читателю, стремящемуся разобраться в сути тех процессов, которые сделали гибель Третьего рейха неизбежной уже 1 сентября 1939 года. 

Однако интерес представляет и еще одна грань экономического анализа: книга Адама Туза бесстрастно разбивает все доводы о том, что экономисты и финансисты не несут-де ответственности за преступления нацизма.

ЦИТАТА:

"Даже самые неистовые сторонники Третьего рейха едва ли могли отрицать, что "конец близок". Ганс Керль столкнулся с этим непреложным фактом в первую ночь гамбургской катастрофы, когда его разбудил звонок от его близкого сотрудника гауляйтера Карла Кауфмана, умолявшего его ускорить доставку нескольких поездов негашеной извести, необходимой для того, чтобы быстро избавиться от десятков тысяч трупов. После того как Керль поспешил в министерство и там ему сообщили о масштабах катастрофы, его постигло временное помутнение рассудка. Впервые за несколько лет этот маньяк-трудоголик был вынужден вернуться домой и там несколько часов бродил по саду в прострации. Неудивительно, что по мере поступления вестей из Гамбурга гестапо докладывало о потрясении и смятении, ощущавшихся по всей стране. Панику усиливало и неожиданное смещение Муссолини. СД отмечала, что члены партии перестали носить партийные нарукавные повязки на публике и что люди по возможности избегали приветствия "Хайль Гитлер!". Шпеер обнаружил, что даже аудитория, состоящая из партийцев, уже не реагировала должным образом на его похвальбы об "оружейном чуде". Согласно донесениям СД, среди вождей промышленности уже не было никого, кто бы верил в возможность победы Германии. Однако признавать это публично было чрезвычайно опасно.

Нацистское руководство ответило на упадок духа целенаправленной эскалацией насилия. 24 августа 1943 г. во главе Министерства внутренних дел встал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. К концу года гауляйтеры – региональные боссы Нацистской партии – формально получили полномочия по надзору за местными органами власти. Партия и государство все сильнее сливались воедино, и тон задавала именно партия. Усилилась политизация судебной системы, с начала войны принимавшая все более агрессивные формы. К 1943 г. суды осуждали на смерть за пораженчество и саботаж примерно по сотне немцев в неделю. Даже видные предприниматели не могли считать себя в безопасности. Более того, Генрих Гиммлер и гестапо взяли за правило подвергать буржуазных пораженцев особенно жестоким репрессиям. Осенью 1943 г. за пораженческие разговоры были арестованы и казнены двое старших управляющих отделений Deutsche Bank. Та же участь постигла кандидата в члены правления энергетического гиганта RWE, несмотря на вмешательство Альберта Феглера. При проведении этой кампании по насаждению дисциплины в немецком тылу Гиммлер мог полагаться на полную поддержку со стороны Альберта Шпеера. По мере углубления кризиса Третьего рейха Шпеер оказался как никогда близко к центру абсолютной власти. При этом он превратился в одного из главных сторонников радикализации и безжалостно использовал свои полномочия для того, чтобы положить конец дискуссиям о том, в чем вообще смысл военной промышленности при нынешней ситуации на фронтах".

Рута Ванагайте, Эфраим Зурофф. Свои. М.: АСТ, 2018 г. 

Рута Ванагайте – театровед, журналист, писатель и театральный деятель Литвы. Эфраим Зурофф – израильский историк, более известный как глава Иерусалимского отделения Центра Симона Визенталя, приложивший немало сил к розыску и наказанию многих нацистских преступников. Творческое сотрудничество людей с такими разными профессиями и навыками может вызвать удивление. Но только поначалу.  

Рута Ванагайте узнала от Эфраима Зуроффа множество подробностей о муках и гибели литовских евреев во время Холокоста. Неизбежно узнала она и о той роли, которую сыграли в этом некоторые ее соотечественники. Мужественная литовская писательница не испугалась рассказать о том, как часть литовцев добровольно принимала участие и в грабежах, и в облавах, и в массовых убийствах евреев.

Предсказуемо многие в Литве предпочли отвернуться от писательницы, объявить ее книгу клеветой, чуть ли не угрозой национальной безопасности Литвы. Но никого еще не доводило до добра замалчивание фактов, а главное – взгляд сквозь пальцы на преступление, только потому что совершил его твой соотечественник…

ЦИТАТА:

"Что с нами, литовцами, случилось? Мы же так почитаем умерших. Вы видели кладбище в Каварскасе, где похоронены мои родственники? Это почти ботанический сад. Мы с родными ссоримся, когда могила не так и не теми растениям и засажена, не такой памятник стоит... В день поминовения усопших сотни километров проезжаем, чтобы зажечь свечку на могиле каждого родича, и даже на той могиле, на которой никто другой не зажигает... Почему мы не почитаем общих могил, могил погибших, то есть убитых евреев? Почему мы хотим их забыть? Потому что евреи — не свои? Или потому что свои вас убивали, и чем более непролазные кусты прикроют этот позор, тем легче будет нам? Во время этого путешествия я открыла для себя две вещи, обе неожиданные. Одна — семьдесят пять лет спустя после трагедии люди все еще боятся говорить. Боятся очень старые люди, боятся, что их самих убьют, хотя они и так уже на пороге смерти... Другая — полное равнодушие к погибшим. К тем, кого убили мы, литовцы. Женщина, с которой мы разговаривали в Каварскасе, живет в нескольких сотнях метров от места убийства. Почему она не пойдет туда, не посадит цветы, почему не попросит мужа, чтобы иногда выкосил тропинку? По всей Литве еврейские могилы приводят в порядок ученики, потому что их туда приводит какой-нибудь учитель. Так пусть и на этот раз не какой-то национальный хор, а сто обычных учеников поедут в Каварскас, где под кустами уже семьдесят пять лет лежат забытые всеми десять или двенадцать евреев. И пусть они этим десяти лежащим под землей споют мощный реквием, и пусть это услышит весь Каварскас. А может, и вся Литва, если реквием будет транслировать литовское телевидение. И пусть Литва подумает: видишь, как..."

Жан Амери. По ту сторону преступления и наказания. Москва. Новое издательство. 2015 г. 

Отец Хаима Майера отдал жизнь за Австро-Венгерскую империю в Первую мировую войну. Сам он был католиком, светским человеком, изучал в Венском университете философию и литературу, начал печататься. Но вскоре пришел к власти Гитлер, были приняты "расовые законы". И воспитанный в христианско-европейской культуре человек сделал выбор: он все-таки еврей.

После аншлюса Австрии и превращения ее в "Остмарк" он уезжает сперва во Францию, оттуда в Бельгию – и уже там примыкает к Сопротивлению, а в результате оказывается в Освенциме, Бухенвальде, Берген-Бельзене…

Некоторое время после войны он не хотел вспоминать эти годы. Изменил имя на французский манер и стал зваться Жан Амери. Долго не хотел ни говорить по-немецки, ни тем более писать, не ездил ни в Германию, ни в Австрию.   

И все же он вернулся ко временам нацизма в своем литературном творчестве, написав в 1966 году одну из самых трагических и достойных книг о Холокосте и концлагерях. А через десять лет покончил с собой.

Нередки в наше время попытки отрицать Холокост, еще чаще – утомленные возгласы при его упоминании: "Опять про евреев…" Возможно, эта книга поможет такому понять, почему нужно опять и опять.

ЦИТАТА:

"Прежде чем применять понятие коллективной вины, необходимо его демифологизировать и демистифицировать. В результате оно утратит мрачное, роковое звучание и станет тем, от чего единственно и может быть какой-то прок, – расплывчатым статистическим термином.

Я говорю "расплывчатым статистическим", ибо точных данных нет и никто не может определить, сколько немцев признавали, одобряли, сами совершали преступления национал-социализма или в бессильном отвращении позволяли им совершаться от их имени. Но каждый из нас, жертв, имеет собственный статистический опыт, пусть лишь приблизительный и непереводимый в цифры, ведь в решающее время мы жили среди немецкого народа – на нелегальном положении при немецкой оккупации за границей или в самой Германии, работая на фабриках или находясь в тюрьмах и лагерях. Поэтому я имел и имею право говорить, что считаю преступления режима коллективными деяниями народа. Таких, что в Третьем рейхе выпадали из Третьего рейха – молча бросив косой взгляд в сторону раппортфюрера Ракаса, сочувственно улыбнувшись нам, стыдливо потупив глаза, – их было недостаточно, чтобы сыграть решающую, спасительную роль в моей статистике без цифр.

Я ничего не забыл, не забыл и нескольких храбрецов, которых встречал. Они со мной: солдат-инвалид Герберт Карп из Данцига, который в Аушвиц-Моновице поделился со мной последней сигаретой; Вилли Шнайдер, католик-рабочий из Эссена, который назвал меня моим забытым уже именем и дал хлеба; мастер-химик Маттеус, который 6 июня 1944 года сказал мне с мучительным вздохом: «Ну наконец-то они высадились! Но выдержим ли мы оба, доживем ли до тех пор, когда они окончательно победят?» У меня были добрые товарищи. К примеру, солдат вермахта, который после пытки в Бреендонке бросил сквозь решетку в камеру зажженную сигарету. Или благородный балтийский инженер Айзнер и техник из Граца, чьего имени я не помню, а он уберег меня от смерти в Бухенвальд-Доре на прокладке кабеля. Порой я с грустью думаю об их судьбе, которая скорее всего вряд ли сложилась счастливо.

Добрые товарищи не виноваты, не виноват и я сам, что их общая доля слишком мала, когда они, эти одиночки, оказываются не передо мной, а в гуще своего народа. У одного немецкого поэта в тексте под названием "Старокоричневый", где он пытается описать кошмарный феномен коричневого большинства, есть такие строки:

…и когда некоторые оказываются в меньшинстве одновременно против многих и всех, то они в меньшинстве против всех еще больше, чем против многих, и все образуют против них более сильное большинство, чем против многих…

Я имел дело только с некоторыми, и против них многие, казавшиеся мне всеми, образовывали подавляющее большинство. Эти отважные люди, которых мне так хотелось бы спасти, утонули в массе равнодушных, злобных и гнусных злодеев, старых и жирных, молодых и красивых, опьяненных авторитарной властью, полагавших, что разговаривать с нашим братом можно лишь в грубо-приказном тоне – иначе это преступление не только против государства, но и против их собственного я. Эти многие и многие были не эсэсовцами, а рабочими, конторщиками, техниками, машинистками – лишь меньшинство из них носило партийные значки. Вместе взятые, они были для меня немецким народом. И точно знали, что происходило вокруг них и с ними, ведь, как и мы, чувствовали запах гари от расположенного рядом лагеря смерти, а иные носили одежду, только вчера снятую с жертв на селекционной платформе. Бравый работяга, мастер-монтажник Пфайфер, однажды гордо продемонстрировал мне зимнее пальто – "еврейское пальто", как он сказал, – которое расстарался себе раздобыть. Им казалось, все в порядке, и они, я твердо убежден, проголосовали бы за Гитлера и его приспешников, если бы тогда, в 1943-м, оказались у избирательных урн. Рабочие, мещане, люди с высшим образованием, баварцы, жители Саара, саксонцы – разницы нет. Жертве волей-неволей приходилось уверовать, что Гитлер – на самом деле немецкий народ. У моих Вилли Шнайдера, Герберта Карпа и мастера Маттеуса не было шансов в противостоянии с такой массой народа".

Эндрю Нагорски. Охотники за нацистами. М.: Эксмо, 2017 г. 

Заглавие книги американского журналиста и писателя Эндрю Нагорски настраивает читателя на интерес к интриге: мол, сейчас перед ним откроется нечто вроде детектива, поиски, секретные операции, разоблачения и захватывающие события. Все так. Все это – будет.

Но главное в этой книге все же не сюжеты и приключения (о приключениях здесь и речь вести как-то неуместно). Она ставит очень непростые вопросы о человеческом обществе. Почему на людей, которые посвятили жизнь розыску и наказанию палачей и убийц, часто смотрят, как на каких-то фанатиков? Как получилось, что пока в одних государствах преступники не смели ни показаться, ни раскрыть место своего пребывания, в других они же занимали видные посты, жили в почёте и комфорте – хотя и под чужими именами? Как вышло, что пусть не самые конечные злодеи, но люди с помоченной репутацией вдруг нашли себе место в политике, бизнесе, на государственной службе и даже в международных организациях? Можно ли простить преступника – и если да, то нужно ли, и главное – следует ли ждать от него раскаяния? Прощено ли все оптом – всем и за все? И достаточно ли было Нюрнбергского процесса, чтобы люди осознали всю глубину трагедии, произошедшей за 12 лет нацизма? 

ЦИТАТА:

Капрал Гарольд Берсон, двадцатичетырехлетний сапер, освещавший для прессы Международный военный трибунал в Нюрнберге против высших нацистских руководителей, возмущался тем, как все встреченные им немцы утверждали, что никогда не поддерживали Гитлера и ничего не знали о преступлениях его режима. "Никто знать не знал ни одного нациста и не слыхал о существовании концлагерей", – язвительно говорил он.

…

Немцы прикладывали столько усилий, чтобы оправдаться в глазах победителей, что драматург и сценарист Эбби Манн высмеял их в пьесе "Нюрнбергский процесс". "В Германии нет нацистов, – говорит там вымышленный прокурор судье перед началом заседания. – Разве вы не знали, ваша честь? Это эскимосы вторглись в Германию и натворили дел. Виноваты не немцы, а чертовы эскимосы!"

Берсон был убежден, что именно для того и нужен Нюрнбергский процесс – чтобы показать немецкому народу результаты деятельности Третьего рейха во всех ужасных подробностях: "Мы должны запечатлеть все так, чтобы они никогда этого не забыли". Основные игроки в суде видели задачу еще шире. Во вступительном слове на Международном военном трибунале сэр Хартли Шоукросс, главный обвинитель от Великобритании, пообещал, что разбирательство "станет краеугольным камнем современности, авторитетной и беспристрастной летописью, к которой будущие историки могут обращаться в поисках правды, а будущие политики – за предупреждениями".  Ежедневные сводки Берсона невольно выражали его трепет перед столь эпохальным событием. "Зрители в зале суда сознают, что участвуют в формировании новой истории", – писал он. Судьи от четырех стран-победительниц – Великобритании, США, Франции и Советского Союза – "впервые в мире пытаются установить принципы международного права, общепринятые для всех государств". 

Берсон, как и его коллеги, часто слышал глухое ворчание, что в судебных разбирательствах нет никакой необходимости, быстрее и проще было бы казнить нацистов втихую. Поэтому в своих публикациях он постоянно ссылался на слова судьи Верховного суда США Роберта Х. Джексона, главного обвинителя на этом непростом процессе: "Нельзя забывать, что по протоколам судебного процесса, которым мы судим этих людей сегодня, история будет завтра судить нас самих". Или, выражаясь словами Берсона: "Мы не желаем следовать путем нацистов, убивая людей без суда и следствия… Наша судебная система – не суд Линча… Мы назначим им наказание, исходя из имеющихся доказательств".