Лагерь смерти для всех. Часть вторая

Первую часть читайте здесь.

- Как долго вы работали – от идеи до сдачи в печать?

- Работа над сборником заняла год. Мы хотели, чтобы книга была интересной и для широкого читателя, и для специалиста. Чтобы человек, прочитавший ее от корки до корки, составил подробное представление о том, что такое Майданек и как развивалось знание о нем. Соответственно, там есть обширная вводная статья, в которой я суммирую современную историографию Майданека, достаточно много документов, мемуарный блок… Кстати, когда мы начали набор, я решил поискать побольше о самом Сурене Барутчеве. Нашлось не так уж много информации, но удалось найти его дочь Карину Суреновну. В некоем корпоративном издании ее поздравляли с юбилеем, так я узнал, что она – завкафедрой в одном из медицинских университетов Санкт-Петербурга. Написал, получил ответ. Потом встречался с внучкой Барутчева, чтобы уточнить, чей почерк в правках, кто зачеркивал куски, - она подтвердила, что правки сделаны дедом. Дала мне копию небольшой книжки, которую они в семье сделали об истории своего рода. Оттуда мне удалось почерпнуть немало о биографии Барутчева, о контексте написания воспоминаний. После выхода книги я планировал провести презентацию в Санкт-Петербурге, но из-за ковида не удалось, а в конце прошлого года Карина Суреновна скончалась. Сам Баручев – человек удивительной судьбы. А его брат, между прочим, архитектор-конструктивист, спроектировавший немало зданий в Петербурге.

СПРАВКА

Сурен Константинович Барутчев родился в 1896 году в обеспеченной армянской семье в г.Шуше. Окончив медицинский факультет Киевского университета, лечил раненых на Первой мировой, служил на Кавказском фронте, военврачом в Красной Армии, затем работал в Баку, где дорос до должности директора больницы. Во время Великой Отечественной войны был мобилизован, но в апреле 1942 года арестован по ложному доносу за анекдот и приговорен к 10 годам с конфискацией имущества. Из лагеря написал прошение об отправке на фронт и спустя год был направлен в штрафную роту, в первом же бою попал в плен, перевязывая раненого. 2 октября 1943 года оказался в Майданеке (жене прислали похоронку), и находился там более 9 месяцев до освобождения. В дальнейшем работал врачом, но, несмотря на реабилитацию в 1956 году, в полной мере реализоваться не смог. По совету Константина Симонова, с которым познакомился во время войны, написал воспоминания. Цензура их не пропустила, и Симонову удалось лишь сделать интервью с Барутчевым и включить в него фрагменты воспоминаний.

Из воспоминаний военнопленного врача Сурена Барутчева:

"Чаще всего повторялась так называемая "шутка" с расстрелом. Она состояла в том, что "виновный" должен был стать перед сараем — складом грязного белья — и стоять неподвижно на том месте, которое ему будет указано. Эсэсовец подходил к нему с направленным на него дулом пистолета и, подойдя почти вплотную, чуть не касаясь дулом пистолета лба заключенного, отрывисто кричал: — Аб! Затем он стрелял, обычно либо вверх, либо в землю. Заключенный инстинктивно закрывал глаза. Одновременно с выстрелом подошедший сзади жертвы другой "развлекающийся" эсэсовец сильно ударял несчастного широкой доской по голове. Ранение ощущается нами как толчок большей или меньшей силы. Ошеломленный заключенный принимал удар доской за ранение, падал без чувств. Если он умирал, то составлялся акт о его самоубийстве. Шутка считалась законченной, но не удавшейся. Зато когда несчастный, очнувшись, пытался открыть глаза, начинался "веселый" танец дикарей. Эсэсовцы, наклонившись над своей жертвой, кричали ему над ухом: — А, здравствуй! Ты уже на том свете! Ты видишь, что и на том свете немцы! Ты видишь, что эсэсовцы везде! Практиковалась и "шутка" с утоплением. Посреди каждого поля, примерно в первой трети длины его от входа, находился бетонированный бассейн овальной формы размером три с половиной на два с половиной метра, глубиною около двух метров. В центре бассейна находилась основная водопроводная колонка. Бассейн служил для украшения полей и запаса воды для поливочных целей. "Шутки ради" в такой бассейн вталкивали "провинившегося" заключенного, который должен был окунуться с головою в воду. Ему разрешалось выскочить из бассейна, но каждый раз, как он пытался поднят голову из воды, его били либо окованными железом каблуками, либо досками и палками. Если после нескольких попыток задыхавшемуся, ошеломленному заключенному удавалось выскочить из воды, он должен был в три секунды одеться. Если одеться он не успевал, наказание считалось не отбытым и повторялось снова. Многие из подвергавшихся такой шутке не выдерживали, погибали. Тогда чаще всего практиковавший такую "шутку" старшина третьего поля Бирцер составлял привычный акт о самоубийстве заключенного".

Процесс работы над книгой занял около года. Моя поездка в Майданек состоялась в январе 2019 года, затем уже поиск основных источников. По Майданеку самым главным источников сведений в СССР было сообщение Польско-советской комиссии о злодеяниях в Люблине-Майданеке. Его опубликовали осенью 1944 года и оно совершенно свободно доступно. Но мы нашли документы о том, как оно делалось, какие велись дискуссии, как пытались "отодвинуть" евреев и создать образ "всеобщей" трагедии. Там много интересных материалов – в том числе посвященных 3 ноября 1943 года, когда убили более 18 тысяч евреев в ходе операции "Осенний урожай". Польские узники вспоминали, что расстрелы производились под вальс "Дунайские войны". Добавили статью Здислава Лукашевича, польского историка, судьи, исследования которого об уничтожениях в концлагерях, по сути, стали первыми научными работами на эту тему – когда от свежих эмоций или идеологических трактовок перешли к взвешенному анализу и попытке точно установить и разобраться, что именно и почему происходило. И в конце включили еще одну любопытную составляющую – сохранились монтажные листы процессов над преступниками в архиве кинодокументов. На этом материале Роман Жигун сделал статью о первых документальных фильмах о Майданеке, которые важны как дополнительные источники об истории лагеря. Самый потрясающий момент заключается в том, как пойманные работники лагеря оправдываются перед судом, и вообще даже не понимают, за что такое плохое их судят.

Из ПРОТОКОЛА № 2 Совещание судебно-следственной комиссии ПОЛЬСКО-СОВЕТСКОЙ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ КОМИССИИ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ НЕМЕЦКИХ ЗЛОДЕЯНИЙ НА МАЙДАНЕКЕ В ГОРОДЕ ЛЮБЛИН

"В крематории нельзя было сжечь всех убитых. Поэтому немцы устраивали специальные костры, для чего копали специальные ямы, в которых устанавливали железные рамы (железные рамы и ямы с обожженными стенами Комиссия видела во время посещения Майданека). На этот металлический фундамент убийцы клали доски, на доски слой трупов, потом опять доски, опять трупы и т.д. Такой костер вмещал от 500 и более тысячи трупов; он горел несколько дней. Свидетель Жезник, капрал польского войска, работал при сжигании трупов. Он подтверждает, что немцы не успевали сжигать в крематории трупы убитых газами, поэтому немецкие убийцы должны были пользоваться специальными кострами. Свидетель Гольян говорит, что кости, которые оставались после сожжения трупов, перемалывались в специально устроенной для этой цели мельнице".

Была большая помощь со стороны поляков – историков, сотрудников музея Майданека.  Барутчев упоминает много фамилий польских заключенных, мне нужно было найти подтверждение, что эти люди существовали. И со стороны польских коллег мы в этом встречали полное содействие. И книга их заинтересовала.

Вообще, если удастся издать ее на английском, она действительно вызовет большой интерес, поскольку далеко не все документы, имеющиеся в наших архивах, известны зарубежному исследователю и тем более тем, кто интересуется историей нацистских преступлений.

- Было ли что-то принципиально новое, что открылось вам при работе над книгой?

- Принципиально новое здесь – вот что. Понимание того, как происходило расследование этих преступлений сразу после прихода Красной Армии, как писалась первая версия истории лагеря. И очень непросто, сталкиваясь с ультранасилием, писать о нем во имя истины, а не возмездия. Другая важная вещь - представление о последних месяцах Майданека, т.е. сразу после практически полного уничтожения евреев. История лагеря на пике своего обустройства, когда все уже понимают, что Германия проиграла. И это уже несколько другая история, хранящая в себе очень разные стратегии поведения – стратегии людей, которые спасали других, стратегии коллаборационистов, стратегии немцев… Тот же немецкий врач Гетт, заключенный, который был вполне доволен, что находится в Майданеке, пользуется властью над заключенными и может ценные посылки отправлять домой. Или эсэсовец, который тайно освободил двух польских девушек, а потом был выдан польскими вольнонаемными рабочими и отправлен на фронт. История концлагеря – это не только история насилия, это история очень разных людей, которые по-разному попадают в лагерь, и ведут себя тоже по-разному. Одни – кооперируются, спасают друг друга, другие в лагерной действительности живут по принципу "человек человеку волк". А некоторые заключенные – много более страшные люди, чем иные эсэсовцы, и потому разница между преступником и жертвой размывается в особой реальности концлагеря. Это – то, что знаменитый узник Аушвица, итальянский еврей Примо Леви называл "серой зоной". В воспоминаниях Барутчева это прекрасно показано.

Майданек – это большой комплекс. Там наши военнопленные, там политические заключенные, там женская зона, там детская зона… Нам удалось установить, что надзирательницами в женской зоне служили в основном молодые девушки около 25 лет. Примерно такой же средний возраст и у охранников-надзирателей в мужской зоне. И с точки зрения визуализации преступника – кого мы видим, какое лицо? Это молодое лицо. И зачастую красивое. Но это лицо преступника, который пошел туда добровольно, понимая, что там попросту будут платить больше. Отдельная тема – преступления советских граждан, те военнопленные, которые будучи заключенными, добровольно и с большой радостью шли на сотрудничество с администрацией, и те военнопленные, которые пошли непосредственно в вахманы СС -  в охранники. Барутчев вспоминает, что нередко с вышек раздавались песни "Катюша" и "Андрюша", а кто их пел? Вот эти самые коллаборационисты.

- Как вы сформулировали бы суть "Люблина"-Майданека как в чем-либо уникальной составляющей системы концентрационных лагерей?

- Здесь соединилось многое. Нечеловеческое отношение к нашим военнопленным. Холокост, уничтожение евреев. Политический террор в оккупированной Польше. Эксплуатация мирного населения Советского Союза. Всеохватность – женские зоны, детские бараки. Этот лагерь может служить примером того, из чего состоит нацистская политика уничтожения. Это общее страдание, но вызванное отличными политиками уничтожения.

- Как вы справляетесь с неизбежным выгоранием, нервным потрясением? Мы в проекте "Нюрнберг. Начало мира" погружены в тему на протяжении нескольких месяцев – и временами близки к срыву, всерьез ищем и советуем друг другу какие-то техники безопасности. Каково же в таком случае вам…

- Я не справляюсь. Выгораю и иду дальше. Так, я никак не мог закончить нашу очередную книгу о Треблинке, потому что был не в состоянии написать вводную статью – тема настолько тяжелая, что физически не находил в себе сил это сделать. У меня нет советов, но… спасает мысль, что рефреном свидетельств выживших узников является то, что они боролись за жизнь и противостояли системе для того, чтобы – жить. Они умирали, но остро хотели жить. Потому что жизнь – важна. Сопротивление в концлагере – это сохранение своего "я", своей идентичности. Через обращение к молитве, к культуре, через попытки любой осмысленной деятельности и искусства, будь то какие-то поделки или песни в бараках, через проявления взаимопомощи. То, что мы называем культурой в обычном смысле, в специфических лагерных реалиях квалифицируется как акт сопротивления, умение человека сохранить свою личность. А это основа для дальнейшей борьбы, которая в ряде случаев, как Собибор и Треблинка, оканчивалась массовыми восстаниями. Да, для бывших узников, для выживших в Холокосте было важно рассказать о том, через что они прошли, чтобы их страдания не были забыты. Но все же общий рефрен в каждом таком рассказе, это – жить дальше. Стремиться именно к мирной, нормальной, не-чрезвычайной жизни. Потому и память о нацистских преступлениях для меня важна как способ от обратного утвердить значимость и ценность простой, мирной жизни.

Мне всегда было очевидно, что в человеке таится бездна, но интересно то, как люди в нее попадают, как из нее выбираются и как ей противостоят. Массовые страдания и массовые преступления – это ненормально. Издевательство над личностью, унижение, практики стирания личности – это ненормально. Для меня значимость этой темы определяется очень просто: говоря о нацистских преступлениях, мы в первую очередь анализируем то, как личность сталкивается с системой, причем кардинально преступной, но далеко не всеми распознаваемой в качестве таковой. Да, есть те, кто с радостью становятся винтиками уничтожения, да, есть жертвы, но позиция большинства – где-то между, и это самое интересное. Потому что это дает материал для рефлексии над очень важным спектром проблем: личная ответственность за преступления, организуемыми политиками самостоятельно, но от вашего лица; стратегии поведения, когда зло творится рядом с вами (и не будет ли желание самоустраниться – потворством преступникам); сохранение своего "я", личного суверенитета, как способ противостоять системе и сохранять самостоятельное право судить, где – добро, а где – зло; практики пропаганды, когда соблазняют человека, формируют яркие образы врага и толкают на поддержку преступлений; невозможность нейтрального выбора, когда вы либо соучастник преступлений, либо сами жертва преступной системы (отмечу, что это вопрос не только для немцев, но и многих советских военнопленных, которых ставили перед выбором – голодная смерть или предательство своей страны).

Эти вопросы – ключевые и неизбежные при обсуждении темы нацистских преступлений, и они несводимы к примитивной картинке "были хорошие парни – и были плохие". В таком разрезе эта тема становится бессмысленной, и даже опасной: говорить о себе как о "народе-победителе фашизма" вовсе не значит иметь прививку от того, чтобы в него, в фашизм, не скатиться или не заимствовать отдельные его практики. И здесь, пожалуй, самое главное. История нацистских преступлений невозможна без памяти о жертвах, без умения им сочувствовать. А жертвы - это не всегда только "свои" (сограждане, единоверцы, носители одной культуры, этничности и пр.), но и нередко "другие". Умение видеть и чувствовать другие страдания, разделять их – самый главный залог против скатывания туда, где побывала Германия 1930-х гг.