Треблинский ад. Часть первая

Справка. "Треблинский ад" - название очерка Василия Гроссмана. В ноябре 1944 года он был опубликован в журнале "Знамя" и потом в виде брошюры распространялся на Нюрнбергском процессе. Бывшие узники лагеря уничтожения Треблинка были свидетелями в Нюрнберге. И однако, эхо того чудовищного времени звучит до сих пор – открываются все новые сведения и факты, отыскиваются в архивах недоступные ранее документы. Сборник "Треблинка. Исследования. Воспоминания. Документы" объединил и ввел в научный оборот целый ряд источников и материалов. В нем есть исследовательские материалы об истории лагеря, о коллаборационистах, чинивших там самые страшные зверства, - вахманах-травниковцах, о доказательствах, разбивающих наголову аргументы отрицателей Холокоста. Есть опубликованные на русском языке впервые мемуары, ставшие ключевыми источниками в историографии Холокоста. И есть целый комплекс никогда до сих пор не издававшихся целиком документов, подготовленных советскими следственными органами, - показания и протоколы допросов.

- Цитата из книги: "До сих пор наблюдается определенный парадокс: многие сюжеты нацистских злодеяний могут быть хорошо известны отечественной публике, однако собственно научные исследования на русском языке отсутствуют. До сегодняшнего дня это утверждение было верным и относительно Треблинки: этот лагерь смерти, описанный В. С. Гроссманом еще в 1944 г., к сожалению, не привлекал интереса отечественных исследователей, а многочисленные документы, хранящиеся в российских архивах, были малоизвестны. Вероятно, отчасти подобное объясняется тем, что эта история не распознавалась как связанная с прошлым нашей страны. В отличие, например, от Аушвица или Собибора. В действительности это не совсем так". Вы не могли бы конкретизировать: каким вам представляется свод причин, по которым Треблинка так долго оставалась за пределами крупных отечественных исследований? В конце концов, "Жизнь и судьба", если не в период написания, то по крайней мере в постперестроечное время уже зафиксировала прецедент "связи с прошлым нашей страны" - и однако, почти 40 лет "не привлекала интереса отечественных исследователей".

- До сих пор тема Холокоста, по сути, не воспринимается как "наша история". Да, часть истории нацистских преступлений, да, еврейская трагедия, но все равно – как нечто не-наше, чужое, а потому – факультативное и необязательное. Что печально. Ведь в значительной мере убитые евреи были жителями Советского Союза, до 40 процентов из 6 млн жертв. Ведь Холокост как политика последовательного физического уничтожения начинается с советской территории. Ведь различные нацистские стратегии уничтожения, подавления и истребления так тесно переплетены, что говорить "это чужое, не-наше горе" - моральная подлость и слепота. Как нельзя сегодня на проблему экологии смотреть исходя из узко "национальной", то есть ограниченной государственными границами, перспективы, так и трагедия тех, кто стал жертвами нацистских преступлений, не может вместиться в четко очерченные, комфортные национальные, государственные рамки. Холокост – это в той же мере часть нашей истории, как и истории Европы и всего мира.

Треблинка действительно, к сожалению, выпадала из внимания. Может быть, в том числе по той причине, что очерк Василия Гроссмана "Треблинский ад", вышедший в 1944 году, сделал эту тему достаточно известной и поэтому ее не пытались исследовать дальше.

Конечно, свою роль сыграло ограничение доступа к документам в советское время. Сегодня, мне кажется, важно возобновить работу по преодолению этой стены – стены нежелания знать, а значит и неумения сочувствовать жертвам "иным", жертвам "другим". И именно поэтому тема Треблинки так значима.

- Цитата из книги: "Публикуемые далее документы были обнаружены в фондах Государственного архива Российской Федерации — фонде Р-7021 (Чрезвычайная государственная комиссия) и фонде 7445 (материалы Нюрнбергского процесса). Тот факт, что часть оригиналов свидетельских показаний узников обоих лагерей отложилась в последнем фонде, указывает, что их планировали использовать во время Нюрнбергского процесса. Им даже был присвоен номер нюрнбергского документа "СССР-436", который проставлен на обложке дела, но на процессе эти материалы так и не были использованы". Есть ли у вас предположения: по каким причинам этого не произошло?

- У нас нет прямых сведений о том, почему документы не были использованы. В целом можно предположить, что, поскольку свидетели на Нюрнбергском процессе и так поднимали тему Треблинки, тот же Райзман*, например (протоколы его допроса советскими следователями в 1944 г. мы публикуем), то советские обвинители решили сосредоточиться на других темах. Будирование "еврейского вопроса" не было принципиальной задачей советской стороны, да и большинство убитых в Треблинке евреев не были советскими гражданами. К сожалению, так бывает, что, когда вы говорите о всеобщности трагедии при невнимании к деталям, когда выражаете частные трагедии на претендующем на универсальность идеологическом языке, вам верят меньше, и вы сами пропускаете весьма значимые сюжеты.

(*Самуэль Райзман, польский еврей, находившийся в Треблинке в период с сентября 1942 г. по август 1943 г., давал свидетельские показания младшему лейтенанту Юровскому 26 сентября 1944 г. – прим. Ред.) 

Из протокола допроса Самуила Райзмана о функционировании лагеря смерти Треблинка. Венгрув, 26 сентября 1944 г.

"Я приведу только несколько примеров о фактах, свидетелем которых я был. Из Вены прибыл поезд. Среди прочих была сестра знаменитого австрийского профессора психологии Зигмунда Фройнда, женщина лет 50. Тут же на перроне она подошла к заместителю коменданта лагеря унтерштурмфюреру Курту Францу и обратилась к нему с просьбой определить ее на какую-нибудь легкую работу в канцелярию, потому что у нее нет сил и, кроме того, по специальности она бухгалтер. В поразительно вежливом тоне Франц попросил у нее документы личности. Просмотрев все документы, он учтиво ответил: "Да, вы действительно сестра Зигмунда Фройнда. Слушайте, это произошла ошибка. Вы не подлежите выселению из Вены. Ничего, мы это исправим. Вы сдайте все свои вещи и драгоценности, помойтесь в бане, а затем первым же поездом я отправлю Вас домой". При этом он подвел ее к вывешенному на перроне расписанию поездов и в самом серьезном тоне высказывал свое мнение о целесообразности ехать одним поездом, а не другим. Никакого сомнения у этой несчастной женщины не могли вызвать эти джентельменски преподнесенные советы. Следуя им, она сдала Францу все свои вещи и отправилась в "баню", из которой больше не вернулась. В мае месяце 1943 года в лагерь был привезен мой знакомый, доцент медицинского факультета Варшавского университета Штайн. Он представился коменданту лагеря гауптштурмфюреру Штенгелю и обратился к последнему с просьбой устроить его на работу по специальности. Штенгель попросил его несколько минут подождать. Вскоре выходит Курт Франц со своей собакой по кличке Бари, пускает ее на Штайна, а сам стоит в стороне и, улыбаясь, наблюдает, как собака стала рвать куски мяса на теле Штайна. Полумертвого, всего в крови доцента Штайна на носилках отнесли в "лазарет" и там бросили в костер. Однажды осенью 1942 года из прибывшего поезда вышел элегантно одетый мужчина. Бывший в это время на перроне гауптштурмфюрер Штенгель, увидев его, восторженно его отприветствовал и по-приятельски увел в канцелярию. Нас всех это крайне удивило, потому что этот приехавший был еврей. Штенгель заигрывал с ним. Через некоторое время они оба вышли из территории лагеря. Мы услышали выстрел. Штенгель зашел в лагерь один, без своего спутника, приказал забрать труп и отнести его "на огонь". Перед лазаретом мы принялись снимать его вещи и из документов увидели, что это был брат советского посла в Париже Сурица". 

- С каким отношением в профессиональном сообществе сталкиваетесь лично вы после публикации собранных и проанализированных материалов? Если с критическим, то – что именно критикуют? Если со снисходительным или равнодушным – то почему, на ваш взгляд? Есть ли ощущение, что кто-то подхватывает тему?

- Когда я сделал первые анонсы о выходе сборника, то получил достаточно широкий отклик от совершенно разных людей, и с профессиональной точки зрения, и по идейно-политическим воззрениям. Книгой интересовались в Польше, Великобритании, Израиле. То есть актуальность Треблинки выходит за рамки национальных, культурных и политических границ. Поскольку эта – казалось бы "чисто еврейская" история – на проверку оказывается общечеловеческой. Можно прогнозировать, что эту книгу в штыки воспримут те, кто отрицает Холокост. Как это было, например, со сборником о Майданеке – после публикации мы получали письма от людей, обиженных отрицателей, дескать, их тексты не включили в историографический раздел.

- А почему?

- Потому что историография – это про научное изучение, ориентированное на поиск истины, в то время как литература отрицателей – дешевая публицистика. Впрочем, мы учли на сей раз эту критику, и по моей просьбе Сергей Романов написал статью, детально разбирающую мифы отрицателей относительно Треблинки. Но, конечно, в России проблема отрицания Холокоста несколько иная: да, она также сопряжена с проявлением ксенофобии и антисемитизма, но не является реакцией на активную политику по увековечению памяти жертв. Обратите внимание, что до последних лет на русском языке легче было найти работы тех, кто приуменьшал масштаб трагедии, а не тех, кто ее изучал. Когда сегодня в России речь заходит о Холокосте, ключевая претензия звучит все же иначе: почему мы якобы не говорим в первую очередь об уничтожении русского народа, о так называемом "геноциде советского народа". Но за этим все так же стоит "старое-доброе" неумение сочувствовать другому.

- А что системные отрицатели могут противопоставить вашим изысканиям?

- Ровным счетом ничего. Более того, документы, которые мы публикуем, лишний раз доказывают, что Треблинка – безусловно! – являлась местом уничтожения, и все, что нам о ней известно, в принципе достоверно. Мы опубликовали более 30 протоколов допросов, составленных в августе–начале октября 1944 года советской военной прокуратурой, в рамках общих действий по расследованию преступлений в треблинских лагерях. Эти документы долгое время хранились в ГАРФе, некоторые из них использовались в современных исследованиях как источники цитат, а мы впервые публикуем их полностью. Изначально за рубежом история Треблинки писалась совершенно на иных источниках, и тот факт, что наши документы в целом подтверждают ее, важный показатель достоверности наших знаний об этом лагере смерти.

Естественно, восприятие публичного обсуждения темы Треблинки имеет и другие измерения. Есть люди старшего поколения, которые полагают, что живописать нацистские преступления в таких деталях в публичном пространстве нельзя. Это определенного рода моральный аргумент, опирающийся на специфическое понимание публичного пространства – далекого от просвещенческих стандартов (места, где рациональные индивидуумы обмениваются аргументированными мнениями). Есть люди, которые считают, что акцент следует делать на так называемом "геноциде советского народа", и, соответственно, тема Треблинки для них является "боковой". И это вопрос уже акцентов, он связан не со значением Треблинки (ее пониманием), а с той, какую значимость ей придавать. Есть те, кто считает, что в такой книге однозначно есть необходимость, но почему-то рассматривает ее как обвинение в адрес поляков, хотя нашей целью категорически не было разжигание какой-либо межнациональной розни. Да, там присутствуют страницы, высвечивающие подлости многих поляков, выдававших евреев (это очень болезненная тема для того же Самуэля Вилленберга, которому во время Варшавского восстания свои же, бойцы Армии Крайовой стреляли в спину, потому что он еврей), но достаточно и принципиально других историй о том, как поляки помогали, прятали, спасали евреев. В конечном счете, "медийная полонофобия", проявляющаяся в текстах отдельных авторов, вещь временная, конъюнктурная и преходящая, а потому нам нет смысла обращать на нее внимание.  

- Как проходила работа – от идеи до сдачи в печать? Какие этапы вам хотелось бы отметить особо?

- Идея возникла совершенно случайно, когда я доделывал сборник о Майданеке и сверял наборы документов с оригиналами в архиве. Тогда я натолкнулся на ряд протоколов допросов узников треблинских лагерей, а также перевод воспоминаний Янкеля Верника, бежавшего из лагеря смерти. Они так и не были опубликованы на русском языке, хотя достаточно известны в мире как один из ключевых источников по истории Холокоста. Мне захотелось подготовить эти документы к печати, сделать небольшую брошюру. Коллега из НПЦ "Холокост" Леонид Терушкин предложил включить также мемуары Самуэля Вилленберга, тем более, что тот был последним дожившим до наших дней узником Треблинки, а его жена жива и сейчас, говорит по-русски, и была в курсе подготовки этой книги.

Мы начали работу – и столкнулись с рядом сложностей. Во-первых, сложностей, связанных с необходимостью сверить архивный перевод мемуаров Верника с польским оригиналом. Я попросил это сделать Игоря Жуковского, на тот момент главу "Русского дома" в Варшаве, и переводчика Лидию Ковалеву. Потом, уже занимаясь редактированием и комментированием перевода, я взялся за самостоятельную сверку по первому английскому изданию, обложившись текстами мемуаров на русском, английском и польском, двигаясь строчка за строчкой и консультируясь по каждому расхождению с переводчиком. И оказалось, что есть много расхождений даже в англоязычной версии – в том числе относительно количества погибших. Такие неточности в нашем сборнике отмечены в комментариях. Точно так же Игорь Жуковский очень помог нам со сверкой воспоминаний Вилленберга. В основу легла первая публикация на иврите, за перевод взялся Григорий Рейхман, наш соотечественник, живущий в Израиле. Игоря я попросил помочь в сверке с польским, учитывая, что именно этот язык для Вилленберга – родной. И обнаружилось много серьезных расхождений, вплоть до того, что польская версия более детализирована и в большей степени отражает перипетии польско-еврейских отношений в годы нацистской оккупации.

- Как бы вы объяснили такие разночтения?

- Расхождения в случае Верника я объяснил бы скоростью подготовки тогдашнего перевода, нежеланием переводчиков вникать во все тонкости литературного языка, некоторой небрежностью и непониманием метафорики, а также незнанием культурного контекста. Например, в самом конце, когда охранник-вахман догоняет убегающего Верника, а тот в ответ бьет его топором в грудь. В англоязычной версии охранник при этом вскрикивает "Ух!" - хотя в польской кричит "Е… твою м..!". Конечно, такие тонкости англоязычный переводчик не чувствует, тогда как русскоязычному они очевидны.

Что касается Вилленберга, думаю, они связаны с тем, что издатели в Израиле просто убирали "неинтересный", как им казалось, контекст. Причем не только польский. Вилленберг вспоминает о том, как в январе 1945 г. польские партизаны ждали Красную Армию, и из израильской версии убран целый сюжет, когда вместе с красноармейцами они идут захватывать один из мостов, удерживаемых немцами. Впрочем, объяснить обнаруженные отличия именно политико-цензурными соображениями, мне сложно. Ведь Вилленберг был одним из организаторов поездок израильской молодежи в Польшу, по местам трагедии, и прагматично было бы править и сглаживать польскую версию.

К слову, в тогдашней Польше отношение к еврейской трагедии было крайне непростым. Не будем забывать об антисемитизме, который процветал не только в оккупации, но и в послевоенное время – от погромов 1946 года до Шестидневной войны, когда под сурдинку борьбы с сионизмом из страны фактически выгнали последних евреев. В современной Польше отношение тоже достаточно противоречиво. Однако все же Холокост находится с 1990-х в центре общеевропейской политики памяти, десятки тысяч евреев ежегодно приезжают в Польшу (а это туристический поток, приток денег) – потому не работать с темой еврейской трагедии для Польши невозможно. Мемориалы, музеи, памятники, сувенирная продукция, церемонии – все это необходимо. И нельзя сказать, будто в Польше нет людей и культурных элит, которые бы не были готовы открыто говорить о Холокосте и совершенно нередком соучастии польских националистов в нем. Другое дело, что для консервативной части польского общества этот разговор – очень болезненная тема. Им хочется видеть поляков в качестве идеальной жертвы двух режимов – Гитлера и Сталина, а не размывать этот образ за счет моральной рефлексии. Естественно, это не отрицает всю чудовищность нацистской оккупационной политики в Польше, массовые расстрелы и репрессии, о которых мы в России тоже не так много знаем.

Янкель Верник – польский еврей, переживший Холокост. В Треблинке в том числе работал в зондеркомманде. Принимал активное участие в восстании в Треблинке, в ходе которого бежал и присоединился к движению сопротивления. В 1944 году опубликовал мемуары "Год в Треблинке", ставшие одним из ключевых мемуарных свидетельств Холокоста. Был свидетелем на суде над Людвигом Фишером, Адольфом Эйхманом и на Треблинском процессе.

Из воспоминаний Янкеля Верника "Год в Треблинке":

"Однажды в лагерь прибыл обершарфюрер со знаком СС и дал указания создать для нас настоящий ад. Это был мужчина около 45 лет, среднего роста, всегда улыбающийся, его любимое слово было "tadellos"* ("безупречный" - нем.) , от этого пошло его прозвище — Безупречный. Лицо его, очень доброе, не выражало того, что крылось в его подлой душе. Он получал истинное удовольствие, когда смотрел на горящие факелы трупов. Это пламя для него было великим явлением. Он ласкал его взглядом, лежал около него, улыбался и говорил с ним. Этот ад он разжег таким образом: он приспособил машину, выкапывающую трупы, так называемый багер, которая вынимала за раз 3 000 трупов. На бетонированных столбах 100–150 метров длиной укладывали решетку из железных рельс. Рабочие клали трупы целыми штабелями на решетках и поджигали. Я немолодой человек и много в жизни видел, но более ужасного ада сам Люцифер не был бы в состоянии создать. Может ли кто-нибудь себе представить такой длины решетку, на которой лежат 3 000 трупов людей, которые еще недавно были живы? Вы видите их лица, кажется, что через минуту эти тела сорвутся и проснутся от глубокого сна. А здесь по приказу разжигают факел, горящий живым пламенем. Если ты стоишь невдалеке, то кажется, что это спящие стонут, что дети сейчас же подскочат и будут кричать "мама". Страх и жалость охватывают тебя, но все же ты стоишь, работаешь и молчишь. Бандиты, стоя у пепла, смеются сатанинским хохотом, дьявольское удовольствие искрится в их глазах. По этому случаю они пьют водку, лучшие ликеры, закусывают вкусностями. Они гуляют и забавляются, греются от огня. Даже после смерти еврей дает пользу. Лютая зима, но здесь из печей веет жаром. Этот жар исходит от горящих еврейских тел. Греются от них бандиты, пьют, едят и поют. Костер постепенно угасает, остался только пепел, который удобрит эту безмолвную землю. Земля залита человеческой кровью и засеяна пеплом человеческих тел. Потом она будет плодоносна. Если бы она могла говорить, она многое бы рассказала. Она знает обо всем и молчит. Дни шли, а бедные рабочие при трупах горевали, гибли, пухли. И день за днем сердца бандитов наполнялись гордостью и удовольствием. Они совершенствовали ад. Было ясно и тепло — горели факелы, следы казненных исчезали, наши сердца кровоточили. А обершарфюрер сидел у костра, смеялся, ласкал его взглядом, говорил ему "безупречный", видел в этом костре осуществление своих извращенных мечтаний и дерзаний. Сожжение трупов удалось. Ввиду того, что немцы хотели выиграть время, началось строительство новых решеток. Команды увеличивались и сжигали по 10–12 тысяч человек одновременно. Был создан настоящий ад. Если смотреть на костер издали, он казался вулканом, извергающим огонь и лаву. Все вокруг свистело и трещало. Вблизи были такие дым, огонь и жар, что нельзя было выдержать".

- Следующим этапом была подготовка к публикации протоколов допроса. Потом Сергей Романов предоставил нам еще ряд протоколов, которые хранились не в фонде Чрезвычайной государственной комиссии, а именно в Нюрнбергском фонде, а это, соответственно, увеличило количество документов в два раза. Также мы подготовили к публикации ряд свидетельств о том, как шло советское расследование в августе-октябре 1944 года.

Параллельно шла работа над исследовательским блоком. Мы с Михаилом Эдельштейном сделали введение, обобщающий материал об истории Треблинки с опорой на современные документы. Параллельно я пригласил Арона Шнеера написать статью о "травниковцах", а Сергея Романова – об отрицателях. Таким образом и получилась большая объемная книга, хотя изначально я думал о небольшой брошюре.

Принципиально, что сборник "Треблинка" – это прежде всего коллективный труд. Достаточно много людей согласилось добровольно и фактически "за идею" принять в нем участие. Наука – коллективное дело, и это позволяет улучшить итог. Рейхман помог не только с переводом Вилленберга, но и с уточнением многих деталей. Романов помог не только со статьей, но и с предоставлением, пожалуй, наиболее интересных документов. Равным образом как и Михаил Эдельштейн, который очень хорошо знает многие реалии еврейской и польской жизни того времени. Леонид Терушкин – с Вилленбергом и с редактированием набора. Без помощи Игоря Жуковского мы бы вряд ли смогли сделать смысловые сверки разных переводов. Николай Хрипушин – архивист, и когда оказалось, что мы не можем сверить ряд наборов, потому что у нас фотокопия очень плохого качества и нужен оригинал, к которому прорваться невозможно ввиду карантинных мер, он, будучи сотрудником архива, любезно согласился помочь со сверкой. И это – тоже показатель того, что тема Треблинки значима по-настоящему.

Из дискуссии на странице Константина Пахалюка в Фейсбуке:

Сергей Романов: Интересен своего рода феномен "выхолащивания смысла" в отношении лагерей уничтожения - когда все на базовом культурном уровне вроде и слышали о страшной Треблинке (например; Корчак и так далее), но на самом деле ничего толком о ней не знали и не могли отличить от Бухенвальда или Дахау (к тому же Треблинку принято было некорректно называть "концлагерем"). Это, сразу отмечу, вовсе не упрек конкретно советской стороне, поскольку все то же самое имело место на Западе. Это способствовало складыванию в обывательском представлении некоего монолитного образа системы концлагерей уничтожения. Вспоминается "Ночь и туман" Рене. При том, что большая часть лагерей уничтожения концлагерями не было. Понятно, что сыграл свою роль и тот факт, что самый известный и большой концлагерь и самый большой лагерь уничтожения были одним и тем же - Аушвиц-Биркенау.

Григорий Рейхман: Мы про Корчака как раз говорили с "пани Вилленберговой", как я называю Адочку, Аду Вилленберг, и я высказал свое мнение о легенде, что, якобы немецкий офицер на Умшлагплац предложил Корчаку остаться и сохранить себе жизнь, она слышала ее не раз от некоторых переживших Холокост - выходцев из Польши. Легенды, мифы живучи... Думается, его самого отделили от детей и убили в "Лазарете", куда отправляли пожилых, убили на краю рва с тлеющими трупами, выстрелом в затылок.

- В чем уникальность конкретно Треблинки? Как бы вы сформулировали отличие от других лагерей смерти?

- Это один из самых эффективных лагерей смерти в 1942 году, именно на него пришлась тогда вся тяжесть "окончательного решения еврейского вопроса". Там примерно за год с конца июля 1942 года по конец августа 1943-го с перерывами убили более 700 тысяч евреев. Это отлаженный конвейер – отлаженный куда лучше, чем в том же Белжеце, закрытом после убийства 440 тысяч евреев, потому что там негде было хоронить. Треблинка куда масштабнее, чем Собибор, хотя строилась "по его мотивам". Она отличается от Аушвица, который был одновременно и лагерем смерти, и концлагерем, и на который основная тяжесть уничтожения пришлась в 1943-44 годах, с пиком в 1944 году при уничтожении Будапештского гетто. В этом плане Рудольф Хёсс (комендант Аушвица), конечно, перехватил инициативу у Одило Глобочника (ответственного за "Операцию Рейнхард", в ходе которой и создавалась Треблинка).

Читайте также

Из протокола допроса Шимона Цегела о трудовом лагере Треблинка и положении заключенных-евреев. Деревня Косув-Ляцки, 22 сентября 1944 г.

"В июле месяце 1942 года в лагерь привезли из Варшавы 350 евреев. Среди них было около 100 мальчиков 12–13 лет. Этих мальчиков и 30 взрослых мужчин оставили в лагере. Остальных 200 человек расстреляли. Этой экзекуцией руководил унтершарфюрер Айнбух. Исполняли эсэсовцы. В последние дни июля месяца, я хорошо запомнил, в субботу унтерштурмфюрер Префи заставил 100 мальчиков целый день петь песни. А к вечеру он отобрал из них 50 наиболее крепких, а остальных в тот же день расстрелял в лесу. Из 50 оставшихся в лагере на следующий день отправили на работу на ст[анцию] Малкиния. 2 из этой партии сбежало. По возвращении в лагерь в наказание унтершарфюрер Штумпе и группенвахман Мунке организовали расстрел 18 мальчиков. Я не был в лесу, где их расстреливали. На моих глазах их всех собрали и повели в лес. По дороге вахманы подбивали их палками и прикладами карабинов. Через несколько минут послышался залп. Вахманы возвратились без ребят. При том следует заметить, что немцы и вахманы никогда не уводили на расстрел куда-либо далеко. Они не только не намеревались скрывать своих злодейств, а, напротив, все делали для того, чтобы их жестокие расправы или грозящее были знакомы каждому из нас.

Врачи Миховский, а затем Ольцер периодически осматривали заключенных. И тех, кого они признавали больными, в тот же день немцы уводили в лес и расстреливали.

Единственным лекарством в лагере была пуля.

 

Это было в средних числах января месяца 1943 года. Комендант лагеря гауптштурм фюрер фон Эйпен сообщил, что едет в Варшавское гетто за специалистами. В тот же день выделили 37 евреев больных, с отмороженными руками, временно потерявшими трудоспособность. Им было приказано очистить уборную и всю пакость на носилках вынести в лес. Первая пара отправилась в лес. Не вернулись. Вторая пара отправилась в лес и тоже не вернулась. Остальные поняли, в чем дело, и отказались идти в лес. Тогда из леса пришли вахманы — один из них по имени Микола — и палками забили до смерти всех остальных. Надо признать за этим Миколой какое-то необыкновенное мастерство лишать человека жизни одним ударом палки по голове. Он безошибочно наносил один и единственный удар. Этого было достаточно. До такой степени он наловчился без затраты свинца быстро и легко лишать людей жизни. В жестокости все эти человеческие выродки как-бы соревновались друг с другом. В январе месяце в лагерь привезли вагон брюквы. Один из лагерных рабочих-заключенных взял одну брюкву и стал ее есть. Префи подошел к нему и предложил раскрыть рот и показать, что он ест. Еврей-рабочий повиновался. И как только он приоткрыл рот, Префи выстрелил из пистолета прямо в рот. Тот замертво свалился. Как-то вечером в феврале месяце я возвращался из комендатуры, где производил починку шкафа, к себе в барак. Совершенно случайно я оказался свидетелем такого эпизода: поздно вечером рабочие поодиночке возвращались со станции Малкиня в расположение лагеря. За воротами с одной и другой стороны стояли унтершарфюрер Шварц, роттенфюрер Вайсер, группенвахман Браун и Шанников. И как только рабочий заходил в лагерь, один из этой группы толкал его в противоположную сторону, и стоявший напротив бил деревянным молотком по голове. Больше всех других орудовал молотком Браун. Его один удар молотком лишал человека жизни. Это был короткий и точный удар. Такой виртуозности в области человекоубийства достиг Браун. В апреле месяце, сидя в мастерской, я услышал страшный крик. Выглянув из окна, я увидел, как вахманы (фамилий их не знаю), их было три, рубили топорами головы рабочих-евреев. Так они зарубили 7 человек. Я несколько позже узнал причину этой дикой расправы. Группа евреев была направлена в лес на работу. Несколько человек бежало. Тогда всех остальных привели в лагерь. Семерых убили топором. Остальных били палками. Все такого рода расправы вахманы учиняли всегда с ведома и по инструкции унтершарфюрера Айнбуха. Унтершарфюрера Шварца всегда можно было видеть с палкой в руке. Он любил всегда задавать при встрече вопрос: "Хочешь жить?" (Willst du leben?). Получив ответ — "да", он как бы в знак вознаграждения ударял палкой. Я помню, в апреле месяце группа нас, рабочих-евреев, была на очистке снега. Один из нашей группы, по-видимому, из-за усталости зашел в уборную. Шварц вытащил его из уборной и задал свой коронный вопрос: "Willst du leben?" ("Хочешь жить?"). Тот ответил — "Хочу". Шварц замахнулся палкой и со всей силой ударил его по туловищу. Тот упал. Шварц снова задал все тот же вопрос стонущему от страшной боли человеку. Тот едва-едва сквозь зубы вымолвил — "Хочу". Шварц снова ударил его палкой. На этот раз по голове. Тот скончался".

- Цитата из книги: "Отсутствие крематориев не должно смущать — их не было ни в одном из основных лагерей "Операции Рейнхард"* (*кодовое название государственной программы Третьего рейха по систематическому истреблению евреев и цыган в генерал-губернаторстве на территории оккупированной Польши, в ее ходе в лагерях смерти Белжец, Собибор и Треблинка с июля 1942 по октябрь 1943 года убито свыше 2 млн евреев и 50 тыс. цыган – прим. Ред.). Почему там не строили крематориев – нам сегодня они представляются неотъемлемой частью процесса уничтожения?

- А зачем? Крематорий стоит дорого. Крематорий трудоемко строить. Крематорий нужно обслуживать. Построить крематорий, который массово сжигает десятки тысяч человек, практически невозможно. В Аушвице крематории изначально создавались для утилизации трупов умирающих узников. Когда в 1944 году начали выселение венгерских евреев, мощностей новых и относительно долго строящихся крематориев Аушвица тоже перестало хватать, и нацисты перешли на уничтожение трупов открытым способом. Как это делалось и в Майданеке. Вспомним ноябрьскую акцию 1943 года, проведенную вскоре после того как запустили большой крематорий: трупы по-прежнему в основном жгли на улице, а не в печах. Это происходило примерно одинаково. Опыт Треблинки был востребован в Майданеке, а опыт Майданека – в Аушвице. Именно в Треблинке экспериментальным путем установили, что лучше сжигать не в земле, а над ее поверхностью, и что женские и детские трупы лучше класть сверху и сбоку, потому что в них больше процент жира и они лучше горят.

- Один из шокирующих фактов – гуманность, проявленная к организаторам и участникам массового уничтожения узников лагерей смерти, после окончания войны и раскрытия масштабов этих преступлений*. Почему они избежали ареста вплоть до начала процесса Треблинки в 60-х? Какие резоны руководили судьями при назначении наказания и именно таких сроков? Как относиться к "милосердию", проявленному по отношению к ним впоследствии? Что лично вы думаете об этом?

(*Йозеф Оберхаузер был осужден дважды на небольшие сроки и освобожден досрочно, благополучно дожил до 1979 года. Курт Франц арестован только в 1959-м, осужден пожизненно, но в 1993 году отпущен "по состоянию здоровья". Вилли Ментц арестован лишь в 1965 году, осужден пожизненно, отпущен в 1978-м по состоянию здоровья.  К 12 годам был приговорен обершарфюрер СС Густав Мюнтцбергер, к 7 годам - обершарфюрер СС Отто Штади, к 6 годам - унтершарфюрер СС Франц Сухомель (а отсидел 4 года), к 4 годам - унтершарфюрер СС Эрвин Ламберт. Большинство подсудимых, приговоренных к пожизненному заключению или к длительным тюремным срокам, были освобождены до истечения срока наказания. Франц официально вышел на свободу в 1993-м (а фактически еще в конце 1970-х), умер в 1998 году. Ментц – в марте 1978 года, за три месяца до смерти, Мите ­– в 1985-м (умер в 1987-м), Мюнцбергер — в 1970 году (умер в 1977-м), Сухомель — в конце 1967 года (прожил еще 12 лет).)

- Целая серия пересекающихся причин. Потому что кто-то умел хорошо скрываться. Потому что основной акцент делался на наказание более видных преступников. Потому что многие полагали возможным прятаться за слова о том, что "только выполняли приказ". Вообще, 1950-е были временем сворачивания денацификации. В самой Германии было достаточно много людей, связанных с нацистскими преступлениями, но продолжавших работать на различных должностях (прежде всего – судьи с опытом работы в нацистской юстиции), естественно, искать у них сочувствия и объективности в вопросе политики уничтожения было сложно. ГДР проявляла куда большую последовательность, но и здесь не все так просто: немецкая вина переносилась на "изъяны капитализма", что делало неактуальной публичную моральную рефлексию. Известен и пример одного охранника Треблинки, ставшего осведомителем "штази", а потому укрываемого от правосудия и запросов ФРГ (якобы "не нашли").

Обратим внимание, что в ФРГ примерно с 1950-х годов ключевой вопрос для прокуратуры заключался в необходимости доказать добровольное соучастие человека в преступлении. А если оно было якобы или действительно недобровольным, то это учитывалось в качестве оправдания, по теории "субъективной вины". Поэтому многие, как, например, тот же Сухомель, доказывали, что они лично никого не убивали, лично были против убийств, но не могли воспротивиться преступной системе. И если против них не было юридически приемлемых свидетельств, то такие соучастники получали небольшие сроки. Естественно, если выжившие массово свидетельствовали о садизме и жестокости, например, того же Курта Франца, то это служило доказательством добровольности соучастия. Неудивительно, что он получил пожизненное. Если человек находился на административной должности, то получал намного меньше, а мог и быть оправдан. Безусловно, начиная с дела Демьянюка* западногерманская юстиция вернулась в первоначальному (непосредственно послевоенному) критерию – к "объективной вине": если человек был там в то время, то он по определению виновен. Есть, например, любопытная история Оскара Грёнинга, который был бухгалтером в Аушвице и очень долгое время впоследствии, начиная с 1980-х годов, когда появлялись отрицатели Холокоста, вставал и говорил: "Нееет, я там был, и мы действительно убивали евреев". В 2015 году его все-таки приговорили к нескольким годам заключения, он с приговором согласился, но в тюрьму так и не попал, умер во время апелляции от старости. Есть и другие случаи. Один из охранников Собибора был оправдан, потому что за него заступались бывшие узники. В этом вопросе у истории прямолинейных ответов нет. Но я бы все же вслед за Ханной Арендт различал вину и ответственность. Вопрос вины – это вопрос суда и соответствующего законодательства. Вопрос ответственности – это вопрос общественного мнения и морального суждения. Эти две логики рассуждения нельзя путать. 

(*Иван (Джон) Демьянюк – бывший гражданин США и СССР, обвиненный в военных преступлениях, совершенных в период службы охранником в нескольких нацистских концлагерях. На своем последнем судебном процессе в Германии был обвинен в соучастии в убийстве более 28 тыс. человек в лагере Собибор. В мае 2011 года, после 18 месяцев процесса, был приговорен к 5 годам заключения, однако приговор не вступил в силу: апелляционный суд не успел вынести вердикт до смерти обвиненного на 92 году жизни. Из-за этого формально Демьянюк считается не осужденным. В январе 2020 года были обнаружены неизвестные фотографии из лагеря Собибор, на которых присутствует надсмотрщик Демьянюк, известный уникально зверским отношением к узникам)

Из протокола допроса Менделя Коритницкого, бывшего члена рабочей команды Треблинки. Деревня Вулька-Дольна, 23 сентября 1944 г.:

"Охранники жестоко наказывали за малейшую попытку связи с кем-либо вне вагона. Всю ночь были слышны выстрелы охранников и крики находящихся в вагонах людей. За одну только просьбу подать в вагон воды охранники, не произнося ни единого слова, стреляли в вагон. Поэтому ничего удивительного не было в том, что в Треблинке, когда открывали вагоны, в некоторых из них оказывалось половина мертвых. Эшелон остановился сначала не в самом лагере Треблинка, а на станции Треблинка, не доехав 2 километров до лагеря. Мы спрашивали стоявших на станции людей, куда нас везут. Все они отвечали по-разному. Но мне хорошо запомнилось, как мальчики нам сказали: "Проедете два километра, а там вам останется жить всего полчаса"".

Из протокола допроса Францишка Зомбецкого, дежурного станции Треблинка в 1941–1944 гг. Станция Треблинка, 24 сентября 1944 г.:

"Эшелоны, привозившие в лагерь смерти людей для уничтожения, состояли, как правило, из товарных вагонов. Двери вагонов были плотно закрыты, окна были замотаны колючей проволокой. Каждый эшелон охранялся группой вахманов в количестве до 40 человек. Каждый вагон был битком набит людьми. На вагоне (каждом) мелом было написано, сколько в нем находится людей. В вагоне перевозилось до 200 чел[овек], в связи с этим было ужасно душно. Люди, находившиеся в вагонах, раздевались догола, через окошки просили передать им воды. Охранявшие вагоны вахманы: немцы, украинцы и латыши — брали драгоценности и деньги, обещая дать попить, но в большинстве случаев ценности забирали, но воды почти не давали. Вахманы, охранявшие вагоны, были пьяны и в ответ на крики людей, находившихся в вагонах, о том, чтобы дать воды, открывали по вагонам стрельбу. Очень часто эти вахманы стреляли по вагонам с людьми без всякой причины. Когда на станцию приходил эшелон с людьми для уничтожения в лагере смерти, то шла непрерывная стрельба. Это, как я уже сказал выше, пьяные вахманы стреляли в людей, находящихся в вагонах. Обычным явлением считалось то, что в большинстве вагонов каждого эшелона были трупы людей, умерших от невыносимых условий в вагонах и убитых вахманами. Немцы не считались ни с чем. В таких кошмарных условиях они перевозили в лагерь и женщин, которые по дороге в вагонах рожали детей, погибая или в вагонах, или затем в лагере смерти. Мне запомнился такой случай. В августе или в сентябре 1942 года эшелон с прибывшими людьми прибыл на ст[анцию] Треблинка. Прибыл вечером, и лагерь этот эшелон не принимал до утра следующего дня. Ночью заключенные в нескольких вагонах разорвали проволоку, которой были запутаны окна в вагонах, и пытались бежать, но пьяные вахманы открыли стрельбу и многих убили. Все пути железной дороги станции были завалены трупами. На другой день потребовалось три платформы, чтобы увезти эти трупы". 

Из статьи А.Шнеера "Лагерь смерти Треблинка глазами вахманов-травниковцев":

"П. Лелеко, сопровождавший в августе 1942 г. эшелон с евреями из Варшавского гетто в Треблинку и оставленный на службе в лагере вместе с 30 другими охранявшими транспорт вахманами, 20 февраля 1945 г. на допросе в 4-м отделе ОКР СМЕРШ 2-го Белорусского фронта показал: "Когда вагон заполнялся, в него входил немец, руководивший погрузкой, и резиновой плеткой с металлическим наконечником начинал хлестать по лицам и телам… Толпа в вагоне начинала кричать, уплотнялась по сторонам, и в свободное место вагона вталкивали еще людей. После этого дверь вагона захлопывалась. Погрузка продолжалось еще около 2 часов. Пытавшихся совершить побег или оказывавших сопротивление охранники расстреливали. Крики и стоны не прекращались за все время погрузки. Примерно через полчаса после окончания погрузки эшелон, насчитывавший до 60 вагонов, повезли на восток. На остановках, их было около пяти за время пути, мы оцепляли состав, не допуская побегов, и не подпускали к вагонам польское население с целью продажи или передачи заключенным воды или продуктов. Люди в вагоне задыхались от духоты и жажды, возгласы “пить”, “воды”, стоны, крики, вой сошедших с ума людей, вопли смертельно раненых беспрерывно неслись из вагонов. Доведенные до отчаяния люди на виду у полицейских пытались вылезать из окон и бежать, но в них стреляли и убивали.

(…) На одной из остановок молодая женщина с трудом высунулась с ребенком из окна вагона и, держа ребенка впереди себя, стала с громким плачем просить для ребенка глоток воды. Один из немцев выстрелил в нее, женщина была убита, разжала руки, упала в вагон. Ребенок с высоты вагона грохнулся на шпалы. Немец, стрелявший в женщину, подошел к ребенку, истекавшему кровью, и, ухватившись за платьице, попытался забросить ребенка в вагон через окно-отдушину. Но не попал. Ребенок стукнулся о стенку вагона и вновь упал на шпалы. Тогда немец взял длинную палку, намотал на нее одежду ребенка и, подняв его, всунул в вагон через отверстие окна. Присутствовавшие при этой сцене немцы и полицейские весело смеялись. Стрельба по вагонам раздавалась беспрерывно. Люди высовывали в щели руки с крупными суммами денег, умоляли дать хотя бы глоток воды. Немцы и полицейские деньги брали, однако воды и не думали приносить. Один немец вынул из ножен шашку. Тихо подошел к вагону, из которого была высунута женская рука с пачкой денег в кулаке, и со всего размаха опустил шашку на руку. Отрубленная почти по локоть рука отлетела в сторону, обрызгав костюм немца кровью. Не обращая на это внимания, он подошел к отрубленной руке, разжал у нее пальцы и, взяв деньги, сунул их в карман. Затем вынул одну кредитку, вытер ею шашку. Я взял у одного заключенного тысячу злотых, но воды ему не принес. Жители пытались передать заключенным воду, но мы их отгоняли, а воду отбирали и выливали на землю".

Из дискуссии на странице Константина Пахалюка в Фейсбуке:

Константин Пахалюк: В Треблинке около полусотни немцев служило, в других лагерях смерти - тоже. Не так много немцев было в Бабьем Яру или Хатыни. Или же в айнзацгруппах. От их сурового наказания нация бы не умерла, а другие, увидев это, - вдруг! - и не призывали бы к масштабной мести. Я бы не обобщал и не затмевал главное: излишняя «мягкость» правосудия относительно тех, кто точно виновен. Именно это и порождает ту волну обратного давления - праведного гнева. 

Сергей Романов: Нужды расстреливать всех и не было, только убийц и т.п. Большинство немцев-мужчин ни под один разумный "смертный" закон не подпадали. Логика в Западной Германии (где смертная казнь отменена в 1949) была тогда простая - судим по нашему УК, в УК статья 211 определяет убийство нетривиально, нужны niedrige Beweggründe, то есть убийство должно было быть совершено из низких помыслов (сексуальное удовлетворение, обогащение и т п). Приказ свыше, соответственно, играл роль хоть и не полной индульгенции, но переквалифицировал Mord в Beihilfe zum Mord, то есть сообщничество, за которое давали довольно скромные сроки. Приличные сроки получили те, для кого удалось доказать преступления, которые совершались вне рамок официальных приказов, в дополнение к ним. При этом что ядро современного параграфа 211 с его крючкотворством, сформулировано в 1941 под руководством Фрейзлера, конечно, добавляет перца во всю эту ситуацию.

Продолжение здесь.