Профессия: комендант концлагеря

"Кауфман (Курт Кауфман — адвокат подсудимого Эрнста Кальтенбруннера — Авт.): Вы с 1940 г. по 1943 г. были начальником лагеря Освенцим?

Гесс: Так точно.

Кауфман: За этот период времени сотни тысяч людей были там уничтожены? Это правда?

Гесс: Так точно.

Кауфман: Правда ли, что вы сами не имеете точных записей о количестве этих жертв, так как вам запрещали делать подобные записи?

Гесс: Да, это правда.

Кауфман: Верно ли, что только один человек, фамилия которого Эйхман, вел такие записи, человек, которому была поручена организация этого дела и сбор людей?

Гесс: Так точно.

Кауфман: Правильно ли, что Эйхман заявил вам, что в общем в Освенциме уничтожено более двух миллионов евреев?

Гесс: Так точно.

Кауфман: Мужчин, женщин и детей?

Гесс: Да."

(Стенограмма Нюрнбергского процесса)

***

Рудольф Хёсс (в авторском тексте используется транскрипция "Хёсс", чтобы не путать с подсудимым Рудольфом Гессом) не был садистом, как первый комендант Бухенвальда Карл-Отто Кох, который приказал обезглавить заключенного поляка и сделать из его головы пресс-папье.

Деяния Коха потрясли воображение даже эсэсовского начальства, и в начале 1945 года экс-комендант был судим и казнен. Его жена — знаменитая "Бухенвальдская ведьма" Ильза Кох повесится в тюрьме в 1967 году.

Хёсс не был похож на первого коменданта Дахау Хильмара Вэкерле, который лично терроризировал заключенных и организовывал убийства одними узниками других (это было еще в 1933 году) за что лишился должности и попал под суд.

Хёссу не нравилось убивать самому. Только по долгу службы. Он пишет в автобиографии:

"Однажды два маленьких ребенка так заигрались, что мать не могла оторвать их от игры. Взяться за этих детей не захотели даже евреи из зондеркоманды. (...) Я должен был действовать. Все смотрели на меня. Я сделал знак дежурному унтерфюреру и он взял упиравшихся детей на руки, затолкал их в камеру вместе с душераздирающе рыдавшей матерью. Мне тогда хотелось от жалости провалиться сквозь землю, но я не смел проявлять свои чувства.

Я должен был спокойно смотреть на все эти сцены. Днями и ночами я должен был видеть самую суть процесса, наблюдать за сожжением трупов, за вырыванием зубов, за отрезанием волос, бесконечно смотреть на все ужасы

Мне приходилось часами выносить ужасающую, невыносимую вонь при раскапывании массовых могил и сожжении разложившихся трупов. Я должен был наблюдать в глазок газовой камеры за ужасами смерти, потому что на этом настаивали врачи. Мне приходилось все это делать, потому что на меня все смотрели, потому что я должен был всем показывать, что я не только отдаю приказы и делаю распоряжения, но готов и сам делать все, к чему принуждаю своих подчиненных."

Но свое первое убийство 23-летний Хёсс совершил с большим воодушевлением. В 1923 году вместе с группой нацистов-единомышленников и при косвенном участии Мартина Бормана Хёсс убил Вальтера Кадова, заподозренного в шпионаже в пользу коммунистов. Кадова вывезли в лес, избили палками до полусмерти, перерезали горло и добили двумя выстрелами из пистолета. Рудольф Хёсс с гордостью признался в содеянном и отправился в тюрьму на 4 года. Он ни разу не усомнится в том, что тогда ночью в Пархимском лесу на севере Германии поступил совершенно правильно.

Хёсс не кипел ненавистью к своим подопечным, подобно разработчику управленческой модели концлагерей, второму коменданту Дахау Теодору Эйке. По словам Хёсса, Эйке целенаправленно воспитывал в своих учениках — охранниках и будущих комендантах — звериную ненависть к врагам рейха, оказавшихся в их распоряжении.

"Мне стало ясно, что я непригоден к службе, потому что внутренне не согласен с теми порядками в концлагере, которые насаждал Эйке, — вспоминает Хёсс свою службу охранником в Дахау, — Внутренне я был слишком тесно связан с заключенными, потому что слишком долго и сам жил их жизнью, разделял их нужды. Мне следовало бы пойти к Эйке или к РФСС (рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру — Авт.) и объяснить ему, что я непригоден к службе, потому что слишком сострадаю заключенным. У меня не хватило для этого мужества."

Вскоре после Дахау и Заксенхаузена, где они снова будут служить вместе, Эйке соберет из бывших лагерных охранников и возглавит дивизию "Мертвая голова", и в 1943 году погибнет под Харьковом. А сострадательный Хёсс отправится строить Освенцим, где у него даже появятся любимчики среди заключенных.

"Многие фронтовики, многократно раненные, приехавшие в отпуск и имевшие высокие награды, были арестованы потому, что их отцы или матери, или деды и т. д. были цыганами или цыганами-полукровками, — возмущался комендант Освенцима. — Среди них оказался даже старый член партии. (...) Была среди них и одна студентка, руководитель Союза немецких девушек в Берлине. (...) В июле 1942 года РФСС (Гиммлер — Авт.) совершил инспекцию. Я показал ему цыганский лагерь во всех подробностях. Он все обстоятельно осмотрел, видел набитые до отказа жилые бараки, недостаточные гигиенические условия, переполненные больничные бараки, (...) Эти изможденные детские тельца с огромными сквозными дырами на щеках, (...). Он все внимательно осмотрел и приказал нам уничтожить их после того как будут, как и у евреев, отобраны работоспособные. (...) К августу 1944 года оставалось около 4000 цыган, которым следовало отправиться в газовые камеры. (...) Завести их в камеры было нелегко. (...) Ведь они были доверчивы как дети. (...)

Всем своим существом они оставались детьми, порывистыми в своих мыслях и действиях. Они охотно играли, даже во время работы, к которой они не относились серьезно. Даже самое плохое они не принимали близко к сердцу. (...)

Стоило зайти в их лагерь, как они тут же выходили из бараков, играли на своих инструментах, заставляли детей плясать, выделывали свои обычные штучки. (...) Хотя в Освенциме из-за них я имел много неприятностей, они все же были моими любимыми заключенными — если так вообще можно выразиться

Рудольф Хёсс не был абсолютно бессовестным типом, как его ученик — будущий комендант Освенцима и Берген-Бельзена Йозеф Крамер. Возглавив лагерь Берген-Бельзен, Крамер быстро довел его до чудовищного состояния: большинство жертв этого концлагеря умерли в самом конце войны и не насильственной смертью, а из-за эпидемий и голода. На суде, в отличие от Хёсса, Крамер не признал себя виновным, все валил на вышестоящее начальство и просил о помиловании. Которое, конечно, не получил и был казнен в декабре 1945 года.

Рудольф Хёсс в своей автобиографии настойчиво убеждал потомков в том, что совесть у него есть. Ее уколы он чувствовал даже тогда, когда истреблял евреев — как истинный антисемит и дисциплинированный служака. Вот его взгляды по "еврейскому вопросу":

"Я всегда отвергал антисемитский еженедельник "Штюрмер" Штрайхера за его отвратительное содержание, обращенное к самым низким инстинктам. Сюда же надо отнести его выпячивание сексуальности зачастую развратно-порнографического сорта. Эта газетенка принесла много зла, она не содействовала серьезному антисемитизму, но, напротив, вредила ему. (...) Я хотел бы здесь подчеркнуть, что лично не испытывал к евреям ненависти, хотя они были врагами нашего народа. Они были для меня такими же заключенными, как и все остальные, и обращаться с ними следовало так же. В этом я никогда не делал различий. Чувство ненависти вообще мне несвойственно."

Американский военный психолог Густав Гилберт, общавшийся с Хёссом в тюрьме Нюрнберга, не слишком высоко оценил душевные порывы коменданта Освенцима. "Хёсс проявляет некоторый запоздалый интерес к чудовищности своего преступления, — отметил психолог в своем дневнике, — Однако складывается впечатление, что сам он об этом никогда не задумался бы, если бы его он этом не спрашивали. Здесь слишком много апатии, чтобы чувствовалось раскаяние."

Даже когда жалостливый Хёсс описывает страдания своих жертв, главный герой этих сюжетов всегда он и его душевные муки.

"Иногда случалось, что во время раздевания женщины вдруг начинали пронзительно кричать, рвать на себе волосы и вести себя как безумные. Их быстро уводили наружу и там, за углом, убивали выстрелом в затылок из мелкокалиберной винтовки. (...) Мне пришлось пережить сцену, при которой одна женщина хотела вытолкнуть из закрывающихся дверей своих детей и с плачем прокричала: "Оставьте в живых хотя бы моих любимых детей". (...) От необычной обстановки маленькие дети при раздевании часто плакали, но матери или кто-нибудь из зондеркоманды успокаивали их, и дети играя, с игрушками в руках и поддразнивая друг друга, шли в камеру. (...)

Таких душераздирающих сцен, которые не оставляли спокойными никого из присутствующих, было множество. Весной 1942 года сотни цветущих, ничего не подозревавших людей прошли под цветущими фруктовыми деревьями крестьянской усадьбы, чтобы умереть в газовой камере. Эта картина расцвета и ухода в небытие и сейчас как будто стоит перед моими глазами. (...) Всех, кто имел отношение к этой чудовищной "работе", приставленных к этой "службе", а также меня самого, эти процессы заставляли крепко задуматься, оставляли в душах глубокие следы. (...) В их доверительных рассказах я постоянно слышал вопросы: "В самом ли деле необходимо то, что мы должны делать? В самом ли деле нужно уничтожать сотни тысяч женщин и детей?" И я, бесчисленное количество раз задававший себе те же вопросы, был вынужден отделываться от них приказом фюрера и тем утешать их.(...)

В Освенциме я воистину не смог бы пожаловаться на скуку. Если какое-нибудь событие приводило меня в смятение, мне нельзя было пойти домой, к своей семье. Тогда я садился на лошадь и на скаку избавлялся от жутких картин. Нередко я приходил ночью в конюшню и там, среди своих любимцев, находил успокоение

Несмотря на чудовищные показатели "эффективности" Хёсса, не его молва объявила самым жестоким комендантом Освенцима: этой чести удостоился последний комендант — Рихард Байер, который умудрился ухудшить и без того ужасное положение узников. (После войны Байер сумеет затаиться на 15 лет недалеко от Гамбурга, но будет опознан, арестован и скоропостижно умрет в тюрьме).

Но и самым "добрым" комендантом назвали не Хёсса, а его преемника Артура Либехеншеля. За что? Разумеется, он "окончательно решал еврейский вопрос" с тем же энтузиазмом, что и его предшественник. Но он перестал поощрять "уголовных" заключенных, терроризировавших "политических". Отменил практику расстрела нетрудоспособных у знаменитой "черной стены". Приказал снести "стоячие камеры" — этой пыткой узников наказывали за проступки. Отказался и от ряда других адских изобретений своего предшественника — сентиментального Рудольфа Хёсса. Либехеншеля повесят в Кракове в 1948 году.

И все же был среди коллег Рудольфа Хёсса человек, которого можно было бы поставить с ним на одну доску, хотя они никогда не пересекались по службе. Это многолетний комендант Маутхаузена Франц Цирайс.

Попав в плен к американцам, он, как и Хёсс, не отпирался, признал вину. Но в петлю не захотел: в мае 45-го получил пулю при попытке к бегству.

Оба, Хёсс и Цирас, возглавляли крупнейшие концлагеря. Оба беспрекословно исполняли любые приказы Гиммлера: сортировали, убивали, санкционировали медицинские эксперименты. И эффективно хозяйствовали. Маутхаузен был лагерным комплексом с обширной производственной деятельностью. Цирайс оказался столь успешен, что сумел совмещать должность коменданта с еще двумя экономическими должностями: в частности, он руководил знаменитым гранитным карьером Маутхаузена.

Точно так же и Рудольф Хёсс был очень увлечен хозяйственными вопросами, в свободное от Холокоста время. Ведь рейхсфюрер поручил ему создать концлагерь "с нуля" и "под ключ". И Хёсс блестяще справился.

"Инспекция (...) постоянно спрашивали: когда могут быть приняты бoльшие контингенты заключенных? А я еще не знал, где смогу раздобыть хотя бы сто метров колючей проволоки, — сетовал Хёсс, — На саперном складе в Глейвице лежали горы колючей проволоки. Но я не мог получить оттуда ничего, поскольку для этого сначала надо было получить ордер из штаба инженерных войск в Берлине. Инспекцию концлагерей это никак не беспокоило. Поэтому крайне нужную мне колючую проволоку я был вынужден просто воровать. Везде, где я находил останки полевых укреплений, они демонтировались, а бункеры разбирались ради добычи арматурного железа. Везде, где встречались крайне необходимые мне материалы для лагерных сооружений, я приказывал их забрать, не заботясь об их принадлежности."

Оба коменданта очень уважали смертоносный "Циклон Б". Цирайс добился поставки в свой лагерь этого дефицитного препарата и лично заполнял кристаллами газозаправочное устройство в газовой камере. Но в этом вопросе лидерство все-таки за Хёссом. Он стал одним из первооткрывателей "Циклона" как орудия убийства. Комендант Освенцима описал, как благотворно сказалось на его жизни и работе появление в хозяйстве этого биоцида.

"Русские должны были раздеться в прихожей, а затем они совершенно спокойно шли в морг, ведь им сказали, что у них будут уничтожать вшей, — повествует командующий убийствами двух с половиной миллионов человек, — (...) Двери закрыли, и газ был всыпан через отверстия. Как долго продолжалось убийство, я не знаю. Но долгое время еще был слышен шум. При вбрасывании некоторые крикнули: "Газ!", раздался громкий рев, а в обе двери изнутри стали ломиться. Но они выдержали натиск.

Лишь спустя несколько часов двери открыли и помещение проветрили. Тут я впервые увидел массу удушенных газом. Меня охватило неприятное чувство, даже ужас, хотя смерть от газа я представлял более страшной. (...) Об убийстве самих русских военнопленных я тогда не думал. Мне приказали, я должен был выполнить приказ.

Должен признаться, что меня это удушение газом успокоило, поскольку вскоре предвиделось начало массового уничтожения евреев, но ни Эйхман, ни я не имели представления о способах убийства ожидавшихся масс. Наверное, с помощью газа, но как его использовать, и какого именно газа? А теперь мы открыли и газ, и способ

Я всегда боялся расстрелов, когда думал о массах, о женщинах и детях. Я уже отдал много приказов об экзекуциях, о групповых расстрелах, исходивших от РФСС или РСХА. Но теперь я успокоился: все мы будем избавлены от кровавых бань, да и жертвы до последнего момента будут испытывать щадящее обращение."

Рудольф Хёсс попытается спрятаться на ферме вблизи Фленсбурга. Его "вычислит" британская военная полиция. Хёсс выступит свидетелем на большом и одном из малых Нюрнбергских процессах. 23 мая 1946 года его отдадут польскому правительству. 2 апреля Верховный трибунал Польши приговорит его к смертной казни. Незадолго до смерти Хёсс направит письмо прокурору, в котором еще раз признает свою вину и попросит прощения у польского народа. 16 апреля Рудольф Хёсс будет повешен в сердце своего детища: возле крематория на территории лагеря Освенцим.

***

"Эймен (полковник Джон Эймен — обвинитель от США — Авт.): "Другое усовершенствование, которое мы провели по сравнению с лагерем Треблинка, было то, что мы построили нашу газовую камеру так, что она могла вместить две тысячи человек одновременно, а в Треблинке десять газовых камер вмещали по двести человек каждая. (...) Маленьких детей истребляли всех, так как они не могли работать. (...) Очень часто женщины пытались спрятать своих детей под одеждой, но, конечно, когда мы обнаруживали их, мы отправляли их в камеры уничтожения. Нам было приказано проводить все это истребление тайно, но ужасающий тошнотворный смрад от постоянного сжигания трупов заполнял всю территорию, и все население, проживающее в окрестностях, знало, что в Освенциме проводилось истребление людей”. Скажите, свидетель, все это правильно и соответствует действительности?

Гесс: Да."

(Стенограмма Нюрнбергского процесса)

Источники:

Александр Звягинцев "Главный процесс человечества"

"Комендант Освенцима. Автобиографические записки Рудольфа Гесса"

Густав Гилберт "Нюрнбергский дневник"