Висели на площади три дня

Большинство советских судов над нацистскими преступниками и их пособниками были закрытыми. Только при жизни Сталина на них осудили не менее 81 780 человек, включая 24 069 иностранных военнопленных. Еще около тысячи человек предстали перед судом после 1953 года.

Публичные процессы по наиболее жестоким военным преступлениям состоялись в 1943-1949 годах в 21 городе пяти советских республик (России, Украины, Белоруссии, Латвии и Молдавии). На них были публично осуждены 252 военных преступника из Германии, Австрии, Венгрии, Румынии, Японии, а также несколько пособников нацистов из СССР.

Список таких процессов можно разделить на несколько этапов: до Нюрнбергского трибунала (Краснодарский, Краснодонский, Харьковский), во время него (Смоленский, Брянский, Ленинградский, Николаевский, Минский, Киевский, Великолукский, Рижский) и после (Сталинский, Бобруйский, Севастопольский, Черниговский, Полтавский, Витебский, Кишиневский, Новгородский, Гомельский). Особняком историки ставят Хабаровский процесс, прошедший в 1949 году — на нем судили японских военных преступников.

В тылу и на фронте

Если первые суды военного времени — Краснодарский и Краснодонский — отличались тем, что разбирали преступления коллаборационистов, то на прошедшем в конце 1943 года Харьковском процессе подсудимыми стали уже немецкие военные преступники.

"Это были первые в мире полноценные процессы над нацистами и их пособниками, — отмечает старший научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН, доцент Новгородского государственного университета Дмитрий Асташкин. — Советский Союз постарался обеспечить мировой резонанс: заседания освещали иностранные журналисты и лучшие советские писатели — Алексей Толстой, Константин Симонов, Илья Эренбург, Леонид Леонов. Об обоих процессах писала даже коллаборационистская газета "За Родину". О них издали брошюры на разных языках, которые читали вслух в армии и тылу".

Почти сразу были выпущены документальные фильмы "Приговор народа" и "Суд идет", которые показывали советские и зарубежные кинотеатры. Стенограммы Харьковского процесса вышли отдельным изданием в Женеве, а документы Краснодарского процесса о "душегубках" ("газенвагенах") использовались как доказательства на заседаниях Международного военного трибунала в Нюрнберге.

Кроме того, в военный период проводились многочисленные локальные суды на предателями. "Например, открытые суды в партизанских отрядах и бригадах — их зрителями были сами партизаны и, позднее, жители соседних деревень", — комментирует Дмитрий Асташкин.

На фронте изменников и нацистов карали военные трибуналы вплоть до выхода указа N39 Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года "О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников родины из числа советских граждан и для их пособников". Согласно этому указу, дела об убийствах военнопленных и мирных граждан поступали в военно-полевые суды при дивизиях и корпусах. Многие их заседания, по рекомендации командования, тоже были открытыми, с участием местного населения.

"Например, 12 марта 1944 года в Колпино на улице Культуры, прошло открытое заседание Военного трибунала по делу активного пособника нацистских оккупантов Бориса Афанасьева, — рассказывает историк. — До войны он работал архитектором Ижорского завода, а во время оккупации стал бургомистром поселка Ульяновка (Саблино) и Саблинской волости. Его обвинили в измене Родине, эксплуатации мирного населения на строительстве электростанции, проведении жестокой политики сбора налогов для оккупационных властей. Свидетели доказали, что с его помощью на работы в Германию было угнано более двух тысяч человек. Афанасьев был приговорен к смертной казни и в тот же день расстрелян во дворе колпинской фабрики-кухни".

По мере освобождения территорий коллаборационистов и нижних нацистских чинов судили на так называемых народных судах. Например, Струго-Красненский народный суд в ноябре и декабре 1943 года провел 16 показательных процессов. "Конечно, подобные процессы были плохо организованы, на них отсутствовали адвокаты, они они не документировались подробно, велись без привлечения прессы, без соблюдения процессуальных норм", — поясняет Асташкин.

Параллельно с Нюрнбергом

Наиболее тщательно преступления нацистов расследовали перед подготовкой открытых процессов в конце 1945 — начале 1946 годов, которые прошли в восьми наиболее пострадавших городах СССР. По директивам Совета министров СССР на местах были созданы специальные оперативно-следственные группы УМВД-НКГБ, изучавшие архивы, акты Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников (ЧГК), фотодокументы, допросили тысячи свидетелей разных областей и сотни военнопленных.

Первые семь таких процессов (Брянский, Смоленский, Ленинградский, Великолукский, Минский, Рижский, Киевский и Николаевский) приговорили 84 военных преступника. Большинство из них повесили. Например, в Киеве повешение двенадцати нацистов на площади Калинина (сегодня — Майдан Незалежности) видели более двухсот тысяч горожан. Согласно упомянутому Указу N39, тела повешенных три дня оставались в петле.

Организаторы процессов стремились представить подсудимых как преступное сообщество: генералов — как организаторов казней, офицеров среднего звена — как координаторов, а солдат — как исполнителей. Иногда в цепи не хватало звеньев — скажем, в список Брянского процесса попали только два организатора и два исполнителя (непривычно короткий список для послевоенных судов).

Читайте также

Советские газеты подчеркивали, что послевоенные открытые суды — это отечественный аналог Нюрнбергского процесса. «Правда» и «Известия» на одной полосе публиковали информацию о заседаниях Международного трибунала и военных трибуналов в советских городах.

"Их сравнивали не только газеты, но также сторона обвинения и защиты, — отмечает Дмитрий Асташкин. — Так, в Смоленске государственный обвинитель Лев Смирнов выстраивал цепочку преступлений от нацистских главарей, обвиняемых в Нюрнберге, до конкретных 10 палачей на скамье подсудимых: "Как те, так и другие являются участниками одного и того же сообщничества". Адвокат Казначеев (кстати, он работал и на Харьковском процессе) тоже говорил о связи преступников Нюрнберга и Смоленска, но с другим выводом: "Знак равенства не может быть поставлен между всеми этими лицами"".

Подробности злодеяний, всплывших на открытых процессах, потрясают до сих пор. На Смоленском процессе рассматривались медицинские эксперименты Рудольфа Модиша — лекарского помощника германского военного лазарета №551. После того, как у советских военнопленных выкачивали кровь, а иногда — и спинномозговую жидкость, Модиш под видом "лечебного укола" убивал их. «В каждом русском мы видели лишь животное. Это ежедневно вдалбливалось в наши головы начальством, — объяснял сам Модиш. — Поэтому, совершая убийства и другие преступления, мы не задумывались над этим, так как в наших глазах русские не были людьми». Так погибло не меньше 23 пленных.

Более поздний Сталинский процесс судил нацистов за убийство в областном центре более 75 тысяч человек, которых сбросили в шахту (некоторых — заживо) и залили щелочью. Такие же преступления совершались и в других городах Донбасса.

А в Гомеле трибунал судил шоферов "душегубок" Герике и Грундмана, которые отравили газом в кузове своих машины около 10 тысяч человек. На суде они буднично рассказывали об этих событиях, как будто речь не шла об убийстве женщин, детей и стариков.

Без смертной казни

С весны 1947 года по согласованию между министром внутренних дел Сергеем Кругловым и министром иностранных дел Вячеславом Молотовым началась подготовка ко второй волне показательных процессов против немецких военнослужащих.

Следующие девять процессов в Сталино (Донецке), Севастополе, Бобруйске, Чернигове, Полтаве, Витебске, Новгороде, Кишиневе и Гомеле, состоявшиеся по постановлению Совета Министров от 10 сентября 1947 года, приговорили 137 человек к срокам в Воркутлаге. Поскольку в мае 1947 года указом Президиума Верховного Совета СССР смертная казнь в стране была отменена, высшую меру наказания уже никому не назначали.

Как правило, каждую группу обвиняемых судили в крупном городе той местности, где они совершили большинство преступлений. Однако, как и в случае с процессами 1945-1946 годов, в 1947 году были случаи, когда некоторых людей судили в том числе за преступления, совершенные в других республиках Советского Союза. Например, трем из 19 подсудимых Новгородского процесса 1947 года вменили также преступления (убийства около 500 человек под предлогом борьбы с партизанами), совершенные в Витебской области.

По политическим причинам на открытых процессах 1945-1947 годов имена коллаборационистов почти не звучали. "Из-за этой секретности были упущены многие изменники с кровью на руках, ведь приказы нацистских организаторов казней охотно исполняли рядовые предатели из остбатальонов, ягдкоманд, националистических формирований, — рассказывает Дмитрий Асташкин. — Так, на Новгородском процессе 1947 года судили полковника Вернера Финдайзена, координатора карателей из остбатальона "Шелонь". В декабре 1942 года батальон выгнал на лед реки Полисть всех жителей деревень Бычково и Починок и расстрелял их. Свою вину каратели скрывали, а следствие не смогло увязать дела сотни палачей из "Шелони" с делом Финдайзена. Не разбираясь, им дали общие сроки для предателей и вместе со всеми амнистировали в 1955 году. Каратели скрылись кто где, и лишь потом уже персональная вина каждого постепенно расследовалась с 1960 по 1982 год на серии открытых процессов. Поймать удалось не всех".

Последним открытым судом над иностранными военными преступниками, который исследователи рассматривают отдельно, стал Хабаровский процесс 1949 года над японскими разработчиками биологического оружия. Это оружие испытывали на советских и китайских гражданах. На Международном трибунале в Токио соответствующие преступления не расследовались: потенциальные обвиняемые получили от американских властей неприкосновенность в обмен на данные опытов. В Хабаровске же перед судом предстали 12 бывших военнослужащих Квантунской армии — от генералов до санитара-лаборанта, которые были приговорены к лагерным срокам от трех до двадцати пяти лет.

За несколько дней

Все открытые процессы проводили военные трибуналы, обычно соответствующего военного округа. Для большинства из них специально подбирали здания, которые могли вместить большое количество людей: институт, клуб, театры и кинотеатры, дома офицеров и дома культуры. Судебные заседания нередко транслировались через радиоусилители на улицу, а иногда перед залом суда организовывались фотовыставки о злодеяниях нацистов. Среди допущенной в зал суда публики были агенты госбезопасности, которые должны были негласно выявлять недочеты в организации процесса и отслеживать реакцию населения.

Основу доказательной базы составляли акты Чрезвычайной государственной комиссии. В ходе процессов публично допрашивались свидетели, которых вызывало обвинение: советские граждане, в том числе несовершеннолетние, коллаборационисты и немецкие военнопленные, а также эксперты. Многие подсудимые признавали вину и просили суд о снисхождении.

Обвиняемым предоставляли адвокатов из числа советских граждан, среди которых были известные юристы. Некоторые подсудимые предпочитали защищаться сами. Как и в Нюрнберге, нередко адвокаты указывали, что их подзащитные просто исполняли приказы — например, адвокат Быков на Николаевском процессе предложил суду считать подсудимого Хаппа бездумным автоматом, "не имевшим права думать, чувствовать".

Открытые процессы отличались сжатыми сроками. Если на американских "малых Нюрнбергах" дела подсудимых разбирались по нескольку месяцев, то из советских самые краткие заняли всего три дня, а самый долгий, Минский — две недели. Дмитрий Асташкин объясняет это спешкой следствия и давлением из Москвы, которое в итоге сыграло против правосудия: "Если бы следствие не торопили, то стало бы известно о многих скрытых военных преступлениях нацистов, информацию о которых по крупицам собирают историки сегодня".

Уже после того, как осужденные вышли на свободу, некоторые из них говорили, что следствие велось жестоко — в частности, упомянутый Вернер Финдайзен жаловался на "пытки инструментами". Как следует из советских документов, аналогичные жалобы он высказывал еще на следствии. Во время допроса Финдайзен заявил, что невиновен, и отказался от ранее данных показаний, так как в МВД Татарской АССР к нему якобы применялись недозволенные методы следствия. При этом агенту-осведомителю в камере он говорил: "Если меня будут судить, то на суде откажусь от своих показаний, а когда вновь будут допрашивать, я подпишу любые показания". Показания Финдайзена тогда перепроверили — на место инкриминируемых ему деяний выехал следователь. Но на суде он, вопреки обещанию, от слов не отказался. Других его жалоб Дмитрий Асташкин, подробно изучавший вопрос, в документах следствия не нашел.

Поэтому аналогию с советскими показательными политическими процессами 1930-х годов историк считает категорически необоснованной. "Процессы 30-х — это нарушение процессуальных норм, фальсификации и жесточайшие пытки. Вина цинично выдумывалась следователями, — напоминает Асташкин. — В основе открытых процессов над военными преступниками лежала реальная вина с множеством реальных доказательств. Учитывая публичность, особое внимание уделялось здоровью военнопленных и проверке их жалоб. Для открытого суда власти выбирали только тех, чья вина многократно доказана. А вот ночные допросы действительно были частым явлением: все делалось в жесточайшей спешке".

Суды закрыть, осужденных отпустить

С 1947 года вместо отдельных открытых процессов Советский Союз стал массово проводить закрытые. "Уже 24 ноября вышло распоряжение МВД СССР, Министерства юстиции СССР, Прокуратуры СССР N 739/18/15/311, по которому предписывалось рассматривать дела обвиняемых в совершении военных преступлений на закрытых заседаниях военных трибуналов войск МВД по месту содержания подсудимых (то есть практически без вызова свидетелей) без участия сторон и приговаривать виновных к заключению сроком на 25 лет исправительно-трудовых лагерей", — объясняет Асташкин.

Судьба же осужденных на открытых процессах, особенно в 1947-1949 годах, во многом напоминает судьбу подсудимых американских "малых Нюрнбергов".

В сентябре 1955 года СССР признал Федеративную республику Германии, и до конца следующего года все осужденные, оставшиеся в живых, были репатриированы в рамках так называемой Аденауэровской амнистии. Следственные дела вместе с ними не передавались, поэтому на родине продолжили отбывать наказание только граждане Венгрии и Германской Демократической Республики. В других странах, в первую очередь ФРГ и Японии, власти выпустили подсудимых “советских Нюрнбергов” на свободу. Среди этих людей были как сравнительно "мелкие" фигуранты, так и люди, осужденные за серьезные преступления.

Показательно, но справедливо

Современные исследователи по-разному оценивают юридическую сторону "советских Нюрнбергов". Часть историков, особенно зарубежных, считает их спектаклями для решения политических задач, часть видит в них справедливое возмездие за военные преступления.

Так, немецкий исследователь Андреас Хильгер считает, что открытые процессы по факту мало отличались от закрытых — и те, и другие зависели от решений властей, а не от права. "Обвиняемые, места и время проведения этих трудоемких показательных процессов были сознательно выбраны из массы пригодных для судебного разбирательства случаев военных преступлений с целью достижения наибольшего воздействия, — полагает Хильгер. — Доказуемая, индивидуальная вина в инкриминируемых деяниях, точнее в освещаемых на судебных заседаниях массовых преступлениях, для этого выбора играла второстепенную роль (если она вообще имела какое-либо значение). Тем самым, если посмотреть на механизм политического управления и процедуру проведения, открытые процессы никоим образом не отличались от параллельно проводимых "закрытых" процессов".

Его коллега Манфред Цайдлер, напротив, отмечает юридическую полноценность открытых судов 1946-1947 годов. "Все процессы были публичными и — что характерно для публичных и показательных процессов — отличались высокой степенью правовой формальности, к которой относилось помимо допроса свыше 300 свидетелей также и право обвиняемых на юридическую защиту, — пишет Цайдлер. — Советская пресса подробно освещала события, происходившие в залах судебных заседаний, отчасти дословно цитируя высказывания свидетелей и обвиняемых".

Однако ни один исследователь, даже отмечая проблемы, характерные для сталинской судебной системы, не сомневается в доказанной вине подсудимых. "Пропаганда пронизывала все советские институции — в том числе юстицию, поэтому открытые процессы имели и политическое значение, особенно для компрометации нацистского "нового порядка" в глазах жителей ранее оккупированных территорий, — констатирует Дмитрий Асташкин. — Однако главной целью процессов был поиск военных преступников".

В пользу "советских Нюрнбергов" говорит и тот факт, что ни один из их подсудимых не был реабилитирован в 1990-е годы, когда пересматривались дела жертв политических репрессий.

"Приговор открытых судов (в отличие от закрытых, где не хватало доказательств) можно считать обоснованным даже по современным меркам. К тому же для публичных судов отбирались те подозреваемые, чья вина подтверждалась фактами, свидетелями из числа советских граждан и военнопленных. Под грузом этих доказательств почти все подсудимые признавались в содеянном. Были уверены в их вине центральная и местная власть, а также большинство населения", — резюмирует Дмитрий Асташкин.

До сих большинство документов "советских Нюрнбергов" не обнародовано, а многие по-прежнему не рассекречены. Однако работа с ними продолжается: новые документы из Центрального архива ФСБ постепенно публикуются на сайте Федерального архивного проекта "Преступления нацистов и их пособников против мирного населения СССР в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг."

Благодарим старшего научного сотрудника Санкт-Петербургского института истории РАН, доцента Новгородского государственного университета Дмитрия Асташкина за помощь в создании статьи

Источники:

Евгений Волков, Игорь Сибиряков. Севастопольский судебный процесс 1947 года по делам о военных преступлениях: символические практики власти

Дмитрий Асташкин, Сергей Козлов. Да судимы будете: реконструкция суда над нацистскими военными преступниками в Новгороде

Дмитрий Асташкин. Процессы над нацистскими преступниками на территории СССР в 1943—1949 гг.

Тамара Купревич. Как судили военных преступников в Гомеле в 1947 году

Портал "Преступления нацистов и их пособников против мирного населения СССР в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг"