Возвращение к человечности

Детство отменяется

"Тем, кому сейчас десять, мы не нужны: ни мы, ни наши идеи; они не простят нам голода и бомбежек. А вот те, кто сейчас еще ничего не смыслит, будут рассказывать о нас легенды, а легенду надо подкармливать..." Юлиан Семенов. "17 мгновений весны", монолог Мюллера.

Юлиан Семенов работал в архивах много лет, встречался с людьми, знал Германию – так что Мюлллер говорит у него тоже со знанием дела.

Перед своей пропагандой нацисты ставили весьма впечатляющую задачу: ни больше, ни меньше – уничтожить детство. Это не преувеличение, и не фигуральное выражение. Доктора Геббельса интересовала только практика. "Детство", "прекрасная пора", "познание мира" – ерунда. Есть только период наиболее успешной индоктринации и формирования нацистской идентичности.  

Отсутствие в немецкой пропаганде самого слова "детство" легко заметить. "Юношество", "молодость", Jugend, das jugendliche Reich – сколько хотите. А детства – нет.

"Надо быть юным в эти дни!" - так дикторы, подражая Гитлеру и Геббельсу, орали из каждого радио, которое висело и в квартире, и на заводе, и в общественной прачечной (нечто вроде "Комбината бытовых услуг" с политической пропагандой внагрузку, изобретение Магды Геббельс).  И разумеется – так кричали и в школе:

- Man muss in diesen Tagen jung sein! Jung! Jung!

Дети становятся старшими

Из романа Дитера Нолля "Приключения Вернера Хольта":

"Он насухо вытерся полотенцем. Пощупал щеки и верхнюю губу. Борода подводит — не растет, подлая!.. Он брился только из самолюбия. Ну не позор ли? Шестнадцать с половиной — и почти никаких признаков растительности".

Немецкий писатель Дитер Нолль в конце войны был в подростковом возрасте, между молодостью и детством. Но детства у него не было. А вместо молодости ему выдали форму вермахта.  Хотя в одном ему повезло – он не стал нацистом. 

И американцев, и англичан и уж все повидавших на этой войне русских солдат ужасали десятилетние дети с "панцеркнакке" в руках. Двенадцатилетние дети с автоматами. Четырнадцатилетние с ножами. Пятнадцатилетние самоубийцы, оставлявшие для себя последнюю пулю и кричавшие перед смертью "хайль Гитлер".  Как таких удалось вырастить? 

Начало войны принесло в подростковую жизнь нечто новое:

«…Будь мы с Вольцовом друзьями, мы заправляли бы всей школой, ведь старшие классы призваны в армию и теперь самые старшие — мы».

Скоро подростки станут буквально самыми старшими. Всех, кто был старше, по большей части убьют.

Боль и восторг 

С 1933 года шел процесс интенсивной нацификации страны. К середине 1936 года 97 % учителей в Германии – члены NSDAP. Девяносто семь процентов! С того же времени и начинается война с детством. Учителя получают задачу: расширить возрастные рамки понятия "юность". Попросту – где нужно – состарить, где нужно – "омолодить". Подкрутить ручки, как надо.

Мало болтать про служение родине и фюреру. Нужен спектакль, ритуал, психику нужно расшатывать в нужную сторону. Прием в Гитлерюгенд – в "Рыцарском замке", с факелами, с шествием, чтобы руки взлетали в древнеримском "хайль!" совершенно синхронно. Ритуал должен быть почти мучительным для всех – и очень ярким, чтобы эта эстетика вызывала и боль, и восторг. А еще у каждого должна быть ясная общественная роль. Диалог двух подростков, юноши и девушки из третьего рейха, переданный Дитером Ноллем:

— А вы не фюрер в гитлерюгенде?

— Я? Нет! Я был фюрером в юнгфольк.

Почувствуй себя маленьким фюрером!

Писатель Эрих Лёст (1926 г.р.) вспоминал: "По воскресеньям мы занимались стрельбой, или летели куда-нибудь на велосипедах, ходили в походы. Так, четыре-пять дней в неделю мы несли службу в Гитлерюгенде. У нас не было времени думать, для чего мы вообще этим занимаемся. Все время продолжались непрерывные занятия".

Но как быть с теми, кто еще совсем мал и пока не годится для рыцарских шествий и еще не удержит винтовку? Для них есть детская литература. Например, книга Теодолинды Эльвиры Бауэр.  

Эта молодая дама родилась и выросла в Нюрнберге, окончила гимназию и двухлетние курсы воспитательниц для детских садов. В 1943 году она переехала в Берлин, и исчезла – с тех пор следы ее потеряны. Сначала ее единственную книгу отвергло даже принадлежащее НСДАП издательство Franz-Eher-Verla. Но потом на нее обратил внимание некто, ставший даже персонажем этого творения, и с тех пор оно было издано множество раз огромными тиражами, как пособие для обучения детей чтению. Название, правда, длинновато, зато какое!

"Не верь лисе на травке изумрудной

 и ни единой клятве иудиной".

"Vertraue keinem Fuchs auf grüner Heid

und keinem Jud auf seinem Eid".  

Это стихи, для детей. А какие картинки! Немец работает лопатой, а рядом еврей – скачет в костюме и с портфельчиком, с карандашом за ухом, в постный день жрет курицу, продает честным немцам тухлое мясо, соблазняет немецкую девушку. А вот – добрый дядя Юлиус, он защищает детей от этого злодея. Лысый дядя Юлиус в мундире цвета хаки – это всем известный Юлиус Штрайхер, среди прочего редактор и директор "Stürmer-Verlag", самого ярого нацистского издательства.

Любопытная деталь – когда его будут судить в Нюрнберге и приговорят к повешению, в том самом зале суда он окажется не в первый раз – впервые он там оказался за растление малолетней. А ведь стопроцентный ариец, кто бы мог подумать. А "юные нацисты" вырастут "по образцу".

Неполноценная мама

Кстати, Дитер Нолль знал цену этой книжице. Еврейкой была его мать. То есть не совсем еврейкой, halbjüdin – "наполовину". Где начинается нацизм? Трудно сказать. Но там, где считают "половины", он уже точно есть. Нолль, рожденный в 1927 году, отведал "законов о расовой чистоте" и доброты дяди Юлиуса Штрайхера полной ложкой. Но в 1944-м на фронте пригодится и расово-неполноценный.

Из романа Дитера Нолля "Приключения Вернера Хольта":

"— История — это война, с 1469 года до рождества Христова по 1930 год после рождества Христова насчитывают всего-навсего двести шестьдесят четыре мирных года, остальные три тысячи сто тридцать пять лет — сплошь война.

— Да, но вы упускаете из виду расовый фактор, — торопился внести уточнение Кнак. — Полноценность одних и неполноценность других народов, изначально присущие им инстинкты…"

Инстинкты

И все же первые лица Рейха не были чужды поэзии. Например, Гиммлер. По его инициативе и под его патронажем в Германии появилось учреждение Lebensborn – или "Источник жизни". Сначала – цитата.

Из романа Дитера Нолля "Приключения Вернера Хольта":

"Нескольких ребят призвали на действительную; они устроили прощальную вечеринку. Все, понятно, перепились в дым. Заманили с улицы какую-то девчонку, раздели догола, а потом… по очереди… сам понимаешь. Они это называли «крещением на экваторе», потому что собирались во флот. Оригинально, правда? Девчонке было лет пятнадцать, не больше. Отец хотел поднять шум, но баннфюрер сумел покрыть своих".

Если девочки в таких (весьма нередких) случаях или в иных обстоятельствах – беременели, то им была прямая дорога в Lebensborn. Это не только целая сеть приютов – это была и организация по подбору расово-чистых матерей для будущих солдат. Одну из дочерей "Источника жизни" знает весь мир – это Анни-Фрид Лингстад, из «Аббы».   

Сомнения

Однако, "успешно" начавшийся нацистский эксперимент над детьми и молодежью не выдержал столкновения с реальностью. Сталинградская битва оказалась тем оселком, на котором поломалась вся пропагандистская машина. Раз вермахт можно побить, значит он не непобедимый? И более того – громили Вермахт "расово неполноценные".

Сомнения одолевают всех:

"Наконец-то я понял, к чему все это придумано! От этой мысли у него перехватило дыхание. Раса, нордическая кровь, арийцы, сверхчеловек, убежденность героя… — все нужно для того, чтобы я, не моргнув глазом, застрелил словачку!" - И дальше неизбежен и следующий вывод:

"И где у меня были глаза, где разум? Моя судьба — человек, живой человек из плоти и крови, с мозгом и бьющимся сердцем, присваивающий себе власть над жизнью и смертью; Он понял: нечто безымянное, система, хорошо продуманная, знаки различия, мундиры, целая иерархия насилия — вот наша судьба! - всё ложь и обман. Тупость обожествлялась, а провидение оказывалось холодным расчетом! Не перст судьбы над гонимыми, не предначертающее путь провидение, не бог над бренными смертными, а человек над человеком, властелин над безвластными, смертный над смертными". (Из романа Дитера Нолля "Приключения Вернера Хольта").

Дитер Нолль не принадлежит к числу немецких литературных гениев – но он незаменимый свидетель. Как и Ганс Фаллада, он составил подробное описание жизни при нацистах – только глазами юноши.

По книге Нолля в 1965-м году поставят популярнейший фильм режиссера Иоахима Кунерта, ее переведут на 15 языков, тираж романа достигнет двух миллионов.  Однако вторая часть романа уже не вызвала такого интереса – она о том, как его герой Вернер Хольт разочаруется в капитализме и бежит в восточную зону. Однако тотальной идеологии немцы "переели" еще в тридцатые, да и почти весь мир ее не принимает.

Главное, что сказал в своей книге Нолль, он вложил в уста приятеля Хольта Гомулки:  

- Да смилуется над всеми нами бог, если мы не победим!

- Победим? - с презрением произнес Гомулка. - Этого не может, этого не должно быть, чтобы такое побеждало!

"Те, кому пятнадцать"

Все тоталитарные режимы и диктатуры не зря боятся детей. Дитеру Ноллю в феврале 45-го, когда Мюллер откровенничал перед читателями Юлиана Семенова, было уже семнадцать. Давно отмечено: пропаганда чудовищно промывает мозги тех, кто попадают под ее воздействие первыми. Но уже через несколько "сезонов" оболванивания у молодежи возникает стойкий иммунитет. Подростки купились, а вот дети Третьего рейха повзрослели, точно зная, что нацизм – второе название катастрофы. Именно на их плечи легло "чувство немецкой вины", die deutsche Schuld. На это поколение не будут действовать никакие формы пропаганды, любые лозунги и девизы будут вызывать у него протест, свастика – ненависть.

Послевоенное поколение станет особым не только в Германии, но во всем мире – оно везде сформулирует запрос на гуманизацию жизни. В Советском Союзе ему будут нужны фестивали молодежи, театр на Таганке, в Америке -антирасистские и пацифистские марши на Вашингтон. В Германии это поколение потребует полного и окончательного преодоления нацизма.

Западногерманский писатель Франц-Йозеф Дегенхарт родился на четыре года позже Нолля. Он стал в 1956-м г. дипломированным юристом, в 60-м сдал специальный адвокатский экзамен. Он через всю свою жизнь пронес левые взгляды. Был и коммунистом, и социалистом. Защищал права "левых" в суде. Больше всего он знаменит не как юрист, а как бард и писатель. В 1976 году его роман "Бикфордов шнур" был опубликован в СССР в журнале "Иностранная литература".

Писатель с магнитофоном

Многие книги оставляют читателя в полном убеждении, что при Гитлере все поголовно были нацистами. Роман Дегенхарта "Бикфордов шнур" – почти документален. Чтобы создать его, автор записал на магнитофон более двух тысяч интервью у участников событий, которые потом описал. И вот какая открывается картина, вопреки расхожему мнению.

1944-й год. Лето. Сидят на заборе подростки: Фэнэ Шпорман, Зугга Трич, Тюнеман Ниус, Цюндер Крах и Фиман Ронсдорф. Всем по 15 лет и все они голодны. У всех отцы либо на фронте, либо в лагере. Семья Тюнемана и вовсе живет в вагоне без колес – их дом разбомбили.

Появились слухи о покушении на фюрера.

"Убили Гитлера!" -  рыдает старый наци.

 "Свинья сдохла" - комментирует рабочий у завода.

Подростки обсуждают, чем бы им заняться. А заняться есть чем. Вор украл и зарезал кобылу – так надо его наказать. Кобылу не вернешь, но мясо нужно отнять. И наесться самим, а часть мяса отнести в местный лагерь для "восточных рабов", русским - Лене из Минска, Стаху… Они, эти русские, ближе, чем юнгфюреры и политляйтеры.

Из-за гитлерюгендовца Берти Бишофа, "юного фюрера", у них неприятности? На ближайшем футбольном матче этот Берти выбегает во двор, чтобы поучить всех пробивать штрафной – а мяч подменяют перекрашенной гимнастической гирей. Визгу! Кара за это суровая – их страшно, как и учат нацистов, избивают старшие "гитлерюгенды". Но уже вскоре Берти Бишоф оказывается голым и связанным в муравейнике – чтобы не стучал. Он скулит и грозится, но слышит в ответ:

- Что ж ты? Ведь члены Гитлерюгенда не плачут! 

Время идет – и они заняты уже серьезными делами. Пишут листовки для солдат. Они уже научены опытом – у Фэнэ и Фимана отцы в лагерях. Так что они сочиняют:

"Дорогой дядя солдат, вот тебе табак и носки. В школу мы больше не ходим – ее разбомбили. Нас бомбят днем и ночью. Нам очень страшно, и мы голодаем. Кончайте скорей войну, и возвращайтесь домой, я не верю в победу. У нас в нее никто не верит. Голодный и замерзший ребенок".

- Ты голодный и замерзший ребенок? "Что за бред!" —сказал Цюндер. – Вычеркни это к черту.

- А, по-моему, - сказал Фиман, - у нас вообще чересчур жалобно выходит, лучше просто: "долой нацизм, Гитлеру капут!"  

- Что ты мелешь! – возразил Тюнеман – Учти, мы – паиньки, и просим "Ах, папочка, поскорей возвращайся домой". Зугга правильно написала.

Каждый написал измененным почерком по пять писем, только вместо "Голодный и замерзший ребенок" каждый подписал "Твой Хорст" или "Твоя Эдда". (Из романа Ф-Й. Дегенхарта "Бикфордов шнур")

Порча паровозов на железной дороге, спасение английского летчика, перестрелка с эсэсовцами, которых они уже давно считали врагами… Сопротивление-то, оказывается, было! И сопротивлялись пятнадцатилетние. Они боролись за будущее. Сам Дегенхарт сказал о них: "Пятнадцатилетние подростки послужили закваской для поколения 60-х годов".

Коммунист на Западе

Вчерашние нацисты, начиная с 60-х годов и до самой смерти, называли Дегенхарта в своих газетах "Красным тараканом", "Красной свиньей" и даже… "левым фашистом". Их можно распознавать уже по стилю риторики.

А он и правда, будучи приверженцем свободного общества, тем не менее разделял левые идеи. И судя по популярности его книг, стихов и песен – эти идеи вовсе не были маргинальными в немецком послевоенном обществе. Разумеется, Дегенхарт не собирался раскулачивать фермеров или отнимать лавочки у торговцев. Жил он в Западной Германии, и переезжать на восток не собирался. В Германии многие стали левыми просто потому, что знали: из немецких политиков только Эрнст Тельман публично отказался пожать Гитлеру руку, причем вопреки воле Сталина и Коминтерна. Так что немецких западных коммунистов нельзя полностью считать ортодоксами.

Живое искусство как анитпропаганда

Если Дитер Нолль показал, как отвратительно было старое, то перед авторами помоложе стояла задача посложнее – нужно было создавать новое. И журналисты, и писатели должны были срочно искать новые формы общения с аудиторией. Дегенхарт – как многие в послевоенном поколении, начал петь.

Францу-Йозефу Дегенхарту не повезло с именем – его полным тезкой был правый политик Франц-Йозеф Штраус. Так что поклонники и друзья стали звать его "Папа Франц" или "Каррач". Оперного голоса у него уж точно не было. Это было время, когда главными в песне были слова, обращение от человека к человеку, "поставленный" голос только мешает. Вспомните гнусавый голос Боба Дилана, хрип Высоцкого. Им можно было верить. Дегенхарт добавил в это список свой ехидный тенорок. Впрочем – его песенки выстроены по музыкальной теории безупречно. В его песенках заново ожили театр Бертольта Брехта, музыка Курта Вайля, сатира Курта Тухольски. Песни сделали его знаменитостью, всего он выпустил около 60 пластинок, и стал популярен в обеих Германиях. Он говорил: "Я сочиняю и исполняю свои песни, а еще меня привлекает политика, что естественно находит отражение в моих песнях". Его песни корнями уходят в то, что было гораздо раньше Гитлера, и что нацистам истребить не удалось никак – в немецкий фольклор.

У края дороги толстяк-старичок

Товар необычный достал,

Поставил, чтоб всем было видно, лоток –

И всех прицениться позвал.

Вот Чести полфунта, Всевидящий Бог,

Умишка наперсток и Страха мешок,

За Луковым Горем - Заслуженный Крест,

Амбиций - двенадцать кило еще есть.

 

Взяла потаскушка недорого Честь -

Слегка подогнать – и жених сразу есть.

Поп требовал Бога

 – но только немного,

И чтоб иногда

он смотрел не туда,

Рыдает старуха над Луковым Горем,

Калека нырнул в Вечный Страх, словно в море,

А жулик – и как ухитрился? - бог весть,

С лотка тихо свистнул Заслуженный Крест,

Наперсток ума сразу выпил дурак.

Подходит богач. Пуст лоток. «Как же так?»

Схватил он желаний двенадцать кило

В канаву швырнул, и его понесло –

Мальчишке богач надавал тумаков,

Всех зло отругал – тут и был он таков.

Какой уж там смех – один только грех,

Но, право, чего вы хотите от тех,

Кто чести всего лишь полфунта сберег,

Умишка – наперсток, а страха - мешок,

Кто бед не заметил за луковым горем,

Кто в страх перед смертью ныряет, как в море,

Кто смог только выкрасть Заслуженный Крест…

Но Амбиций - двенадцать кило еще есть.

(перевод А. Суханова)

После оголтелой пропаганды характерен для любого общества возврат к театральным, песенным, и всем прочим человеческим формам. 

Эпилог

В романе "Бикфордов шнур" есть такой аллегорический эпизод. В сад немецкого дома падает бомба замедленного действия. Налет кончился, но она может взорваться. И нужно ее обезвредить. "Боек сдерживает целлулоидная пластинка... Когда бомба летит, пропеллер между стабилизаторов вращается, и винт напоследок разрушает ампулу с кислотой. Кислота медленно растворяет целлулоид, и через какое-то время бомба взрывается. Но у нас с собой есть отвердитель. Мы выливаем его на целлулоид, нейтрализуем кислоту, и целлулоид снова станет твердым. И тогда… –

…он ловко крутанул во внутренностях бомбы рукой и вытащил взрыватель". 

Сейчас уже известно, что Дитер Нолль сперва тихонько постукивал на коллег, а потом и вовсе написал Хонеккеру "открытое письмо", прямо говоря – донос в печати, в результате десять его коллег вылетят из союза писателей ГДР. Но это дела недостойные, скверные, но человеческие, а не звериные.

Его сын Ганс окажется в восточной немецкой тюрьме, после голодовки его выпустят в Западный Берлин, затем в Израиль. Там и он станет писателем, однако он сменит имя, и теперь его зовут Хайм Нолль.  

Франц-Йо… -нет, все же лучше "Каррач" – Дегенхарт был адвокатом и бардом, писателем и журналистом, прожил долгую и полную событий жизнь.

Мюллер у Юлиана Семенова считал, что в 70-е годы люди поверят старым сказкам на новый лад. Он ошибся – немцы, конечно, не стали ангелами, но уже не желают превращаться в зверей. И все же сформировались поколения, у которых иммунитета к пропаганде нет. И об этом стоит тревожиться, думая не только о Германии. Достаточно ли твердо человечество в своем желании не допустить взрыва бомбы? Кислота, целлулоид, пропеллер – части аллегории. Но бомбы могут рвануть самые настоящие.