Петля и пепел

Нельзя помиловать

К смертной казни были приговорены 12 подсудимых, в том числе Мартин Борман — заочно. Вердикт не стал для них сюрпризом — скорее, были потрясены их соседи по скамье, узнав, что избежали виселицы. Еще 31 августа все приговоренные выступили в суде с последними словами. Только Ганс Франк и Артур Зейсс-Инкварт открыто заявили, что признают вину. Остальные либо утверждали, что ничего не знали о творившихся преступлениях и не имели к ним отношения, либо констатировали, что были вынуждены выполнять приказ.

9 и 10 октября Контрольный совет союзников на чрезвычайном заседании в Берлине рассмотрел апелляции подсудимых. Из приговоренных к смертной казни только Эрнст Кальтенбруннер не молил о смягчении наказания, хотя на суде был единственным, кто уверял, что в меру сил боролся с нацизмом и осмеливался не выполнять распоряжения Гитлера. Остальные попросили их помиловать; адвокаты Германа Геринга, Юлиуса Штрейхера и Ганса Франка сделали это без согласия подзащитных, а адвокат Мартина Бормана – в отсутствие "доверителя". Геринг, Вильгельм Кейтель и Альфред Йодль также просили в случае отказа в помиловании заменить им повешение "благородной казнью" — расстрелом.

Все эти прошения Контрольный совет отклонил, предоставив Борману право подать еще одно в течение четырех дней после его ареста. Французский и американский представители в совете были согласны расстрелять Йодля, но никак не Геринга или Кейтеля. А поскольку советский и британский представители выступили против символического жеста по отношению к Йодлю, приговор остался в силе и в этой части.

Изначально обсуждалась возможность провести казни в Берлине. Однако в итоге приняли решение привести приговор в исполнение здесь же, в Нюрнберге, — и из соображений безопасности, и для того, чтобы место смерти нацистских главарей никогда впоследствии не стало местом культа и поклонения. 

"Процесс окончен. Нам, журналистам, больше здесь делать нечего. Но пресса не разъезжается, — вспоминал советский писатель Борис Полевой в книге "В конце концов". — В пресс-кемпе все комнаты заняты, в столовой зале не хватает мест, у стойки бара толкотня. В списке коктейлей красным обозначено новое произведение [бармена] Дэвида, поименованное "Джон Вуд"".

Звездный час палача

По словам Полевого, сержант американской армии Вуд, вызвавшийся привести приговор Нюрнбергского трибунала в исполнение, стал "новой знаменитостью пресс-кемпа": "Видел я Вуда — невысокий, массивный парень с длинным, мясистым с горбинкой носом и тройным подбородком. Он бойко раздает направо и налево автографы и интервью, охотно улыбаясь, позирует перед объективами, и одному ловкому корреспонденту неведомо уж какими путями удалось даже заснять его с мотком толстой крученой веревки. Дело, за которое он взялся, нужное, полезное".

Поскольку Нюрнберг находился в американской зоне, палачом должен был быть американец. А ввиду специфики происходящего — еще и военный. 43-летний Джон Вуд военным не был — его экстренно призвали, стремительно повысили в звании до младшего сержанта и спецрейсом направили в Нюрнберг. Несмотря на сугубо гражданский опыт, Вуд был, пожалуй, самым серьезным специалистом подобного профиля в США. Мастер своего дела, он всю жизнь приводил приговоры в исполнение в Сан-Антонио, Техас. К 1946 году число произведенных им за 15 лет работы казней составило 347 человек. Ходили слухи, что жесток он не был и обычно использовал некоторые специальные приемы, чтобы облегчить последние мгновения жертв — сразу после обрушения опоры из-под повешенного тянул того за ноги своим весом, чтобы шейные позвонки ломались стремительно. Применять эту милосердную хитрость по отношению к фигурантам Нюрнбергского процесса Вуд, впрочем, не собирался. 

Любопытно, что со стороны "местных" Вуда консультировал немецкий коллега — палач Иоганн Баптист Райхарт, до того прекрасно устроившийся по специальности в рейхе и казнивший сотни, если не тысячи людей, приговоренных к смерти нацистским режимом. 

Последний репортаж

Всего три дня назад американские охранники играли здесь в баскетбол. Теперь же спортзал во дворе Нюрнбергской тюрьмы должен был стать местом казни "величайших героев тысячелетнего рейха". Поскольку помещение было небольшим, в него могли допустить только ограниченное число журналистов. А именно – восемь, по двое от каждой из союзных держав. "Нам, представителям советской печати, отведено всего два места: для журналиста-хроникера и для фотокорреспондента, — рассказывал Полевой. — По нашему общему согласию эти места будут отданы корреспонденту ТАСС — серьезному и образованному журналисту Борису Афанасьеву, безвыездно пробывшему в "нюрнбергском сидении" все девять месяцев, и фоторепортеру "Правды" Виктору Темину, которого нельзя было не послать, ибо в случае отказа он мог скончаться от разрыва сердца".

Именно Темин стал человеком, со слов которого Полевой описал казнь, воспроизведя его реплики дословно и исключая "лишь некоторые натуралистические подробности и очищая язык от образных, слишком уж соленых эпитетов".

"Ну, собрались мы вместе, и этот самый [комендант Нюрнбергского дворца правосудия] полковник [Бертон] Эндрюс встретил нас в суде, в особой комнате, куда раньше нас не пускали. И говорит нам этот самый Эндрюс, чтобы во время казни никуда с отведенных нам мест не сходили, не болтали и вообще соблюдали тишину", — рассказывал Темин Полевому. 

По лестнице журналисты спустились вниз, к камерам узников: "Видим — тюрьма. Даже я там никогда не был. Занятно: коридор, двери по бокам, мудреные какие-то замки и лампы светят туда, внутрь камер. Ну и, как полагается, волчки: "Давайте, заглядывайте, господа журналисты…" Не знаю уж, знали ли они, эти одиннадцать, что им сегодня хана, но никакого шухера в камерах не было. Кто читает, кто пишет что-то. Риббентроп, кажется, тот с попом беседовал, а один, должно быть, готовясь спать, зубы чистил…"

После отбоя полковник Эндрюс вывел журналистов через тюремный двор, освещенный фонарями, в здание спортзала. "Там — пусто. Три зеленых эшафота — вроде бы большие ящики что ли, — описывал Темин. — К ним ведут ступени, я сосчитал — тринадцать ступенек, а сверху спускаются к ним петли. Перед эшафотами места для представителей четырех армий. Сзади — скамьи для переводчиков. А для нас, для прессы, особые столики. Четыре столика. Один из них мы с Борисом Владимировичем Афанасьевым и выбрали".

На чугунных блоках висели новые, толстые манильские веревки, которые выдерживали груз более 200 килограммов. Основание эшафота высотой более двух метров было закрыто брезентом. Под каждой виселицей находился люк с двумя створками, которые открывались нажатием рычага.

Первый пошел

Младший прокурор в команде главного обвинителя США Роберта Джексона Уитни Р. Харрис представлял патрона на казнях, по возвращении в отчете он детально, практически по минутам описала процесс. 

В 21.30 корреспондентам разрешили осмотреть камеры и понаблюдать за осужденными. В частности, Фриц Заукель нервно расхаживал туда-сюда, Иоахим фон Риббентроп говорил с капелланом, Йодль писал письмо, а Геринг то ли спал, то ли притворялся, положив, как и полагалось, руки поверх одеяла. 

В 22.45 самоубийство Геринга нарушило предписанный ход событий — пришлось отвлечься на выяснение обстоятельств и транспортировку тела для посмертного осмотра. 

В 23.45 всем приговоренным принесли последний ужин — на выбор сосиски с картофельным салатом или блины с фруктами. Некоторые смертники забылись сном, их разбудили. О том, что ровно часом раньше покончил с собой Геринг, никому не сообщили, но из-за этого начало казни пришлось отсрочить и несколько изменить намеченный ритуал. Никто из бывших коллег не узнал, что наци №2 то ли оказал им последнюю услугу, подарив несколько дополнительных минут жизни, то ли поиздевался напоследок, затянув ожидание.

Теперь, после последнего демарша Геринга, первым в очереди на виселицу стал Риббентроп. Около часа ночи в его камере полковник Эндрюс еще раз зачитал приговор, Риббентропа в наручниках привели к месту казни, затем наручники заменили черной веревкой, и двое солдат военной полиции сопроводили его по 13 ступенькам на эшафот. Поставив на крышку люка, связали ноги, велели назвать себя и дали возможность сказать последнее слово. Интересно, что, согласно одним свидетельствам, Риббентроп пребывал практически в прострации, а по другим — держался твердо, собрав последние силы. Как бы там ни было, после последнего слова Джон Вудс надел на него черный колпак и накинул и затянул на шее веревку. 

Темин запомнил эту первую казнь так: "Слышим: "Геринг, Геринг…" Что с ним — бежал он, что ли? Но спросить некого. А тут Риббентропа ведут, да не ведут, тащат под руки. Он вроде бы вовсе не в себе. В уме повредился, что ли, от страху. Подняли его на эшафот. Поставили под петлей. Поп тут к нему подошел, пошептал что-то. Этот самый сержант Джон Вуд колпак на него напялил, потом петлю, потом нажал рычаг…"

Следующим повесили Кейтеля. Корреспондент Международной службы новостей Кингсбери Смит в своем репортаже 16 октября делился свежими впечатлениями: "Когда и фон Риббентроп, и Кейтель повисли на своих веревках, наступила пауза. Американский полковник, руководивший казнями, спросил американского генерала, могут ли присутствующие курить. После утвердительного ответа сигареты появились в руке почти каждого из тридцати с лишним присутствующих. Офицеры и военнослужащие нервно расхаживали или говорили несколько слов друг другу приглушенными голосами, в то время как корреспонденты союзников яростно строчили записи. (...) Через несколько минут американский армейский врач в сопровождении советского армейского врача со стетоскопами подошли к первому эшафоту, подняли занавес и скрылись внутри. Они вышли в 1:30 утра и переговорили с американским полковником. Полковник повернулся к официальным свидетелям и объявил: "Этот человек мертв". Вскоре появились два солдата с носилками, которые задвинули внутрь эшафота. Палач взошел на ступеньки виселицы, вынул из прикрепленных к боку ножен большой армейский нож и перерезал веревку. Безвольное тело фон Риббентропа с черным капюшоном на голове перенесли в дальний конец комнаты и поместили за черную парусиновую занавеску. Все это заняло менее десяти минут. Полковник-распорядитель повернулся к свидетелям и сказал: "Джентльмены, пожалуйста, потушите сигареты". 

В порядке живой очереди

Весь процесс первого повешения занял около получаса, затем палач и помощники стали торопиться, чтобы не затягивать, – очередного нациста вводили в зал, когда предыдущий еще болтался на виселице. Сначала обездвиживать им руки не планировали, но самоубийство Геринга внесло коррективы. Теперь приговоренных вели из камер в спортзал, сковав руки за спиной наручниками, затем на подходе к виселице наручники заменяли веревкой, а ее убирали только после того как на шею накидывали петлю. 

Назвав свое имя, "приговоренные поднимались по 13 деревянным ступенькам к платформе высотой 8 футов. Веревки свешивались с балок, поддерживаемых двумя столбами. Повешенный падал во внутренность виселицы, дно которой с одной стороны было завешено темными шторами, а с трех сторон было заставлено деревом, чтобы никто не видел предсмертные муки повешенных", — рассказывал Борис Полевой.

Этот конвейер — пока труп одного вынимают из петли, рядом готовят к повешению второго, — возможно, был последним напоминанием осужденным о миллионах людей, которые выстаивали очереди на расстрел, в газовую камеру, крематорий и на те же виселицы. Казнь каждого, кто допустил такое совсем недавно, в среднем занимала 10 минут. Позже Вуд будет гордо констатировать в интервью небывалую в своей практике скорость работы. 

"Там ведь хитро вешали, не то что гитлеровцы наших. Наденут веревку, нажмут рычаг — и преступник проваливается в люк помоста. Как он там задыхается, не видно, только веревка подрагивает, — объяснял Темин. — Этот Вуд подтренировался, должно быть, — ловко это у него получалось: за полтора часа со всеми десятью разделался — мастер. Когда они проваливались, их там снимали с петли, врач констатировал смерть и их клали за занавеской в черные ящики. И каждому на грудь табличку с фамилией".

По некоторым сведениям, при всем своем профессионализме Вуд подготовил место казни не лучшим образом — кто знает, из-за нехватки времени или по каким-то иным причинам. Он плохо рассчитал длину веревок и глубину и ширину люка. Падая, тела ударялись о края люка, и это явно добавляло предсмертных мучений. Мало того, сам способ с люком и без дополнительной подставки, выбранный палачом, представлял собой самый жестокий вариант повешения — метод "долгой петли". По некоторым предположениям, из-за случайно или намеренно неверно отмеренной длины веревки смертники часто гибли не из-за перелома шейных позвонков, а от медленного удушения. Риббентроп умирал от удушья около 15 минут, а голова тоже долго мучившегося фельдмаршала Кейтеля оказалась залитой кровью после ударов о стенки люка. 

В книге Александра Лаврина "1001 смерть" воспоминания советского фотокорреспондента приведены в более сухом изложении:

"В 0.55 всех нас, восемь журналистов, проводят к месту казни, и мы занимаем указанные нам места против эшафота на расстоянии примерно трех-четырех метров. Входят члены комиссии, медицинские эксперты, офицеры американской охраны. От каждой из союзных стран: СССР, США, Англии и Франции присутствуют по пять человек. Сюда входят: генерал, врач, переводчик и два корреспондента. Все остальные занимают специально отведенные для них места слева от эшафота. У виселиц на эшафоте занимают место два американских солдата, переводчик и палач. Первым вводят под руки Иоахима фон Риббентропа. <…>

…В 1.37 вводят Кальтенбруннера. Этот изверг был правой рукой Гиммлера. У него бегающие глаза и огромные руки душителя… Кальтенбруннер бросает умоляющий взгляд на пастора. Тот читает молитву. Кальтенбруннер блуждающим взглядом смотрит вокруг. Но бесстрастный палач накидывает ему на голову черный колпак. Все мы, 25 человек, присутствовавшие при казни, люди разных рангов, возраста, национальностей, взглядов, думаем в эти минуты одинаково: виновников военных преступлений нужно наказывать сурово и беспощадно".

Последовательность исполнения приговора была следующей: Риббентроп; Кейтель; Кальтенбруннер; Розенберг; Франк; Вильгельм Фрик; Штрейхер; Заукель; Йодль; Зейсс-Инкварт.

Борис Полевой отмечает, что большая часть преступников на эшафоте сохранила присутствие духа. "Некоторые вели себя вызывающе, другие смирились со своей судьбой, но были и такие, которые взывали к Божьей милости. Все, кроме Розенберга, сделали в последнюю минуту короткие заявления. И только Юлиус Штрейхер упомянул Гитлера". 

В репортаже журнала Time описывались некоторые реакции смертников: например, Кейтель взошел на эшафот, как на трибуну, в идеально отглаженной форме и начищенных ботинках, Штрейхер производил впечатление обезумевшего и пытался пинать Вуда и его помощников, когда те затягивали петлю, Заукель отказался надеть пальто, когда покидал камеру, Зейсс-Инкварт сильно хромал и волочил ногу, а Альфред Розенберг, самый болтливый государственный деятель и официальный партийный философ Третьего рейха, в предсмертные мгновения только беззвучно шепнул единственное слово: "Нет...". 

Корреспондент Международной службы новостей Кингсбери Смит в своем репортаже также делился впечатлениями: "Когда Риббентропа развернули на эшафоте лицом к присутствующим, он, казалось, стиснул зубы и вскинул голову с былым высокомерием"; "Кейтель не выглядел таким напряженным, как фон Риббентроп. Он высоко поднял голову, пока его руки были связаны, и пошел прямо к виселице с военной выправкой. Когда его спросили, как его зовут, он громко ответил и взошел на виселицу, как мог бы подняться на смотровую площадку, чтобы отдать честь немецким войскам. Обернувшись на платформе, он оглядел толпу с высокомерием и стальной челюстью гордого прусского офицера. Свидетели сошлись на том, что Кейтель проявил больше храбрости на эшафоте, чем в зале суда, где пытался переложить свою вину на призрак Гитлера, утверждая, что во всем виноват фюрер, а он просто выполнял приказы и не нес ответственности"; "Несмотря на открытый атеизм Розенберга, его сопровождал протестантский капеллан, который последовал за ним к виселице и молился рядом с ним"; "Ганс Франк был единственным из осужденных, кто вошел в комнату с улыбкой на лице"; когда Штрейхер провалился вниз, "веревка натянулась, и тело дико раскачивалось, из скрытой внутренней части эшафота доносились стоны. Наконец палач, спустившийся с платформы виселицы, приподнял черную парусиновую занавеску и вошел внутрь. Случилось что-то, что прекратило стоны и остановило веревку. После того, как все закончилось, у меня не было настроения спрашивать, что именно палач сделал, но предполагаю, что схватил раскачивающееся тело и потянул его вниз. Все мы были уверены, что Штрейхера задушили".

Некоторые впечатления о последних минутах смертников в своем отчете прокурору Джексону оставил и Уитни Р. Харрис: "Кейтель говорил как прусский солдат", "Кальтенбруннер заявил извиняющимся тоном", "Франк говорил очень тихо", "Йодль говорил в манере офицера, обращающегося к своим войскам". (Все последние слова приговоренных мы приводим в фотогалерее в верхней части материала — прим. ред.)

Джон Вуд впоследствии неоднократно признавал: "умерли как храбрецы". 

В 1.11 в зал ввели Риббентропа, в 2.46 Зейсс-Инкварт провалился в люк со сломанной шеей. Те, из-за кого в течение нескольких лет в муках гибли миллионы людей, отправились в ад менее чем за два часа. 

Последняя дорога

После казни журналистов пустили осмотреть преступников. Рядом с телами повешенных положили труп Геринга, покончившего с собой, чтобы он занял символическое место под виселицей (кроме того, необходимо было сразу же исключить возможные слухи о побеге, подмене и инсценировке смерти наци №2). "Смотрим — что такое — вешали десять, а лежат все одиннадцать. И Геринг тут", — вспомнил Темин. Журналисты сделали фотографию каждого тела – одетого и обнаженного.

После казни каждый труп завернули в матрас вместе с последней одеждой, которая на нем была, и веревкой, на которой он был повешен, и положили в гроб. "Все гробы были опечатаны. <…> В 4 часа утра гробы погрузили в 2,5-тонные грузовики, ожидавшие в тюремном дворе, накрыли непромокаемым брезентом и повезли в сопровождении военного эскорта, — рассказывает Борис Полевой. — В передней машине ехал американский капитан, следом за ними — французский и американский генералы. Потом следовали грузовики и охраняющий их джип со специально отобранными солдатами и пулеметом. Конвой проехал по Нюрнбергу и, выехав из города, взял направление на юг".

На рассвете автомобили подъехали к Мюнхену и сразу направились на окраину города, к частному крематорию. Владельца предупредили о прибытии трупов "четырнадцати американских солдат", чтобы усыпить возможные подозрения персонала. Здание крематория окружили, наладив с солдатами и танкистами оцепления радиосвязь на случай тревоги. Все, кто входил в крематорий, не могли выйти до конца дня.

Гробы распечатали, а тела проверили американские, британские, французские и советские офицеры, присутствовавшие при казни. Затем началась кремация, которая продолжалась весь день. Вечером контейнер с пеплом вывезли из крематория на машине, прах, по одним сведениям, развеяли с самолета по ветру, а по другим, высыпали с моста в реку Изар в Мюнхене. Точных данных об этой последней акции нет, все происходило в обстановке строжайшей секретности: решено было устранить малейшую возможность для потенциальных последователей и поклонников нацистов создать место поклонения казненным бонзам Третьего рейха.

Джон Вуд. Послесловие

В 1948 году Джон Вуд еще раз будет призван для свершения правосудия исторических масштабов — в тюрьме Сугамо в Токио он повесит семь японских военных преступников. Его слава продлится довольно долго — и палач проявит при этом завидную предприимчивость. Газеты всего мира обойдут фотографии, на которых Вуд гордо позирует с веревкой, завязанной в петлю фирменным способом из тринадцати узлов. "Веревки из Нюрнберга" он будет продавать по кусочкам — и покупателям никогда не придет в голову произвести простейшие расчеты: если бы эти обрезки действительно были частью висельной веревки, то ее длины хватило бы на десятки казненных. 

В интервью он говорил: "Я горжусь тем, что повесил тех десять наци. Я не нервничал — нельзя позволять себе нервничать в таком деле. Хочу замолвить словечко за солдатиков, которые мне помогали, хорошо бы им обеспечить повышение. Эту работу кто-то должен делать". 

А через полтора года после последней токийской казни Джон Вуд и сам погиб при странных обстоятельствах, породивших много слухов. Согласно более мягкой версии, его ударило током во время ремонта проводки в своем доме. А вот более мрачная легенда гласит, что прогрессивный палач, желая идти в ногу с веком, взялся тестировать электрический стул собственной конструкции. Усевшись на него и прикрепив электроды, он шутливо велел помощнику пустить ток. А тот автоматически выполнил приказ. 

Кому — бесславье

Все газеты мира отдали должное логичному долгожданному завершению главного процесса века — кто сухой новостью, кто эмоциональным материалом на полосу, а то и больше. В основу большинства западных материалов лег подробный отчет Международного агентства новостей, а уж деталями оснащали на свое усмотрение. Заголовки кричали с каждого газетного лотка, из киоска или с витрины книжного магазина: "Конец нацистов" и "Нацизм разрушен" в The New York Times, "Час палача" в Chicago Daily Tribune… Советские газеты опирались в первую очередь на сдержанное коммюнике "правдиста" Виктора Темина.

Триумфальные сообщения о том, что величайшие злодеи в истории ХХ века наконец покараны, перемежались тревожными прогнозами. Так, корреспондент Daily Express писал из Нюрнберга: "Я опасаюсь, что Нюрнбергской тюрьме, возможно, родилась новая легенда о героических воинах-тевтонцах", — и комментировал общий тон прощальных речей: "Вглядимся внимательнее в эту тему "Боже, храни Германию и сделай ее великой еще раз", которая составляла суть последних слов всех повешенных. И, прежде всего, рассмотрим последний вызов Геринга".

Чрезвычайно любопытную подробность привел 28 октября 1946 года журнал Time в большом материале о процедуре и деталях казни "Ночь без рассвета". Якобы, в тот самый момент, когда в тюрьме началась суета, вызванная самоубийством Геринга, "неподалеку от старого императорского замка Нюрнберга группа немецких детей повесила изображение Геринга. Затем они сожгли импровизированные помосты и молча обошли костер, глядя, как он отбрасывает странные тени среди развалин". 

А тюремный психолог Густав Гилберт, чья долгая вахта и круглосуточное наблюдение за подсудимыми наконец подошли к концу, записал в своем дневнике: "На следующий после казни последнего из высших нацистских фюреров день я спросил одного адвоката, немца, что думает по поводу такого бесславного конца Третьего рейха немецкий народ. После короткого раздумья он мне ответил:

— Если сказать вам честно, они думают то, что и предполагалось. Если один вдруг узнает о том, что его собеседник до сих пор поддерживает нацистов, он скажет: "Разве это не позор, что победители так мстят нашим фюрерам! Ну, ничего, еще дождутся своего!" Те, кто понял, что нацизм ничего кроме разрушений, беспросветного отчаяния и нищеты им не принес, торжествуют: "Поделом этим негодяям! Но смерть — слишком легкое наказание для них!" Знаете, доктор, боюсь, что эти 12 лет гитлеризма в смысле морали сломали хребет нашему народу".

 

Источники:

Борис Полевой. В конце концов

Bradley F. Smith. The road to Nuremberg

Description of the Executions of the Major War Criminals // Famous Trials